она человеком нелюдимым, до последней болезненной сумасшедшей крайности.
Не любила людей как в общем, так и в частности: ни с кем никогда не сходилась и ни в коем обществе сроду не нуждалась, даже малейше. Дичилась и чуждалась. Могла прожить месяц, а может и больше, но – месяц точно, – не сказав никому ни единого слова, и при этом, не почувствовав никакого дискомфорта или ущербности.
При встрече с людьми, была угрюма, косилась, никогда не улыбалась а, если уж случалось такая внезапная неожиданность, и она выдавливала что-то более или менее напоминающее человеческую речь, то не более как 2 с половиной хмурых стоптанных слова Вы бы и не получили за раз, да и те – с таким неприятным отпихивающим выражением лица мизантропа, что становилось за неё неловко, а порой даже и стыдно: как мне, так и посторонним.
На сем, это самое, поперхнувшись сказать, «общение» у неё и заканчивалось, а именно, – не начавшись, взаимообоюдным нескрываемым отталкиванием. Впечатление создавалось такое, что она была надменна, спесива, решительно всех до единого презирала и ни во что не ставила. Что таковым, на самом деле, не являлось вовсе, но об это никто не догадывался и её истинная натура никем не проглядывалась. Ей же было всеравнодушнейше наплевать. Для неё было главным лишь одно: чтобы те свалили восвояси и поскорее, поскорее и так чтобы и не возвращались. Никогда. Какую уж там они картину обрисуют – ей уж было неважно. Чужое мнение о ней её ничуть не беспокоило ни в каком, даже в самом интимном месте.
Однако, дела обстояли гораздо хуже.
Она категорически не выносила находиться рядом с кем-то: её всю аж передёргивало и перекашивало от одного только известия, что назавтра кто-то заявится со своим визитом с неотложной миссией. А поскольку думала она об этом маниакально непереставая, то так и бродила – передёрганная и перекошеная – без цели по дому весь вечер, пол ночи, последующее утро, пока этот посетитель не придёт и не уйдёт, а она даже из кабинета своего не вывалится чтобы поприветствовать, даже, если и попросят. Так и жила: тихо, спрятавшись ото всех, как схимница.
Конечно, из дома она, всё-таки выходила, но только когда её к этому принуждали и прижимали обстоятельства.
Являлось ли это каким-то психическим расстройством? – Несомненно. У неё этих расстройств было немало, но официальных диагнозов поставлено так и не было. Дело в том, что она – хитрая такая, – каждый раз, как ходила к психиатру, а её направляли пару раз по отвлечённым причинам, так вот, каждый раз на приёме, вела она там с ними самым что ни на есть здоровым и обычным образом да так, что те, вне сомнений, всегда указывали, что никаких заболеваний или отклонений у неё и не наблюдается. А вот поди же! – У неё-то и не наблюдается! Как же не наблюдается, ежели – вот они! Перед самым носом «наблюдаются»! И наблюдать не надо!
И в то же время, – поразительное дело! – она имела безграничное, детское, почти
