тишина. Я с братом пытались всё это уложить в сознании. Мы впали в жесточайший ступор: ни говорить, на плакать, не двигаться мы были не в состоянии. Меня бросило в жар, затем в холод, я привстала с дивана и снова свалилась в него, схватив при этом руку брата. Наконец, я пробила напряжение и начала:
– Значит… она свела счёты со своей жизнью… Но – почему? Я не понимаю. Нас же вернули и счастливая жизнь началась! Живи да радуйся! Чего ещё надо было?
– Я думал, что Ваша Мама была умнее, чтобы совершить самоубийство. Бог свидетель, я сделал всё, чтобы этого не произошло. Она под конец, совсем безнадёжно запуталась… или – наоборот: распутала весь клубок и осталась ни с чем. С реальностью. С реальностью, от которой она всеми силами ограждалась, отпихивалась, отбрасывалась. Апатия, отвращение ко всему повсюду её сопровождали. Она перестала ощущать жизнь. На её долю выпао столько несчастий и горя, что ни радоваться ни уже, тем более, веселиться, она уже не могла. Психологическая травма, причинённая ей теми людьми, была уже необратима, она преследовала её повсюду и уже не чувствовала, что, как Мать, могла дать Вам здоровый пример. Лекарства не помогали, хождение по океану и всякие терапии – тоже. Она постоянно – удручающе и безудержно, – рыдала: дома и куда бы мы ни шли: рестораны, магазины, парки… Падала прилюдно на колени перед Вами, неистово целовала при всех Ваши руки, лицо, и при этом, истошно вопила… Сцены были не вполне психически здоровые, вызывающие странные впечатления и опасения у окружающих. Она никогда не смеялась, даже не улыбалась. Вы не помните, но на Вас это производило удручающий, обескураживающий и стыдливый эффект. Она не в силах была больше позволить Вам это обозревать.
– Папа, но почему Ты решился нам это рассказать только сейчас, когда нам 22 и 24? Почему не раньше?
– Ваша Мама так указала в предсмертном письме. И убей меня Бог, не знаю, почему она выбрала эти цифры! Она и в предсмертной агонии оставалась сама собой! Может, видимо рассчитала, что к этому времени Вы сможете всецело понять решение, принятое ею … – и после пяти-секундной паузы, он неожиданно, но спокойно добавил: «И понять всё остальное».
– Всё …. ос-таль-ное!?! – напирая на каждый слог вскинулась я с братом
– Да. «И всё остальное» – также спокойно, не меняя тона и не повысив интонации, повторил Отец.
– Что …что ещё??? Ну! Говори же! – потребовали мы оба, уверенные и предчувствующие, что то самое «остальное» будет продолжением жуткого повествования.
– Она оставила записку, – Папа бережно развернул тот сложенный лист бумаги, который он во всё это время нервно крутил и мял, – Где настоятельно умоляла не произносить существования своей сестры и Матери, пока тебе, Аграфена, – тут он кивнул в мою сторону, – Не исполнится 22 года, а тебе – Серафим, – он повторил тот же жест в сторону брата, – Соответственно, – 24, а также не сообщать как именно она умерла, вместо этого – продолжать повторять,
