под их тяжестью, рухнул обратно в кресло.
– Вот, – хлопнул он ладонями по книгам и листам, – прочтите сами. Это – Мамины дневники и какие-то видимо, записки. Они на русском, но ведь Вы оба язык знаете, так что проблем не будет. Она всё что- то печатала в последнее время. Тараторила пальцами в этом своём лэптопе. По ночам и по дням. Измождённо мучилась бессонницей: не спала по 4 суток к ряду. Страшно во что она превращалась к четвёртому дню, к 96 часу, с глазами, покрасневшими от лопнувших в них капиллярах… Так вот, чтобы заполнить время, она и строчила что-то без конца.
Спрашивал:
– Ты что, – книгу пишешь?»
– Да, я хочу рассказать всю правду о том, что произошло. Чтобы дети, повзрослев, узнали, что именно произошло и как мы за них отчаянно боролись».
– Она становилась всё более отчуждённее. Замкнутой. Неживой, что ли. Состояние духа было задавленное и болезненно разбитое.
Измученный, Папа с усилием, придерживаясь за подлокотник кресла, привстал и заключил:
– Что надлежит сделать со всеми этими материалами, ты, Груня, разберёшься сама. Теперь же время идти отдыхать. Это был эмоциональный и тягостный вечер. Спокойной всем ночи.
– Спокойной ночи, Папа. – заботливо пожелали мы ему оба.
Он вышел в спальню, а я, вцепившись в тетради, тут же решительно заявила брату:
– Слушай-ка, я возьму всё это и «пропашу» первая. А ты уж – после.
Брат отправился спать, а я перешла в кухню.
Вопросы, мысли, переживания и снова эти чёртовы вопросы – всё это громоздилось, копошилось, толкалось и пихалось по всем сторонам и высотам в моей голове и Душе до физического удушья. Везде было тесно, везде не хватало воздуха, но главное – куда не ткнёшься – теснота, всюду эта теснота! Дом в одночасье сузился, сжался, скукожился, сморщился!
Воздуха нет! А на сердце – такая тоска! Такая тоска!!! И не выдохнуть её, ни выдрать!
Разложив книги на столе при тусклом, но уютном свете, который стеснительно пробивался сквозь красный абажур настольной лампы, я решительно, с треском, отодвинула мощный неуклюжий стул с кафельного пола, столь же решительно с твёрдостью села за стол, придвинулась грудью вперёд к самому столу, резко и до самых глубин лёгких, мощно затянулась сигаретой, на мгновенье задержала дыхание, струйкой медленно-медленно испустила его весь из груди до последнего миллилитра и наконец, всем грузом рук налегла на тетради. То были дневники, письма к неизвестному человеку и черновики литературного произведения.
Я мельком взглянула на часы: вовсю уж шёл второй час ночи.
Страница за страницей, письмо за письмом, Мама начала оживать в моей памяти и создаваться в реальном образе, словно фотография проявляться в химическом растворе в освящённой красным светом комнате.
Всё
