подтвердил Отец, – это именно она, со своей матерью, Вас обоих тогда и украли. Других братьев и сестёр у Вашей Мамы не было, вот только эта блядь одна и была. Но и её «хватило», как говорится, – за глаза и за уши. Эта тварь и ответственна за смерть Вашей Мамы. – горько заключил Папа с чрезвычайной скорбью, нам ещё неизвестной вполне, но предстояло вот-вот, узнать.
– Тяжело об этом говорить. Господи, как же тяжело! Но первый шаг сделан. Главное, что первый шаг сделан. Теперь будет легче. Нет. Легче не будет, – бормотал он, – но первый шаг сделан. Да… главное, что первый шаг сделан.
Тут он закрыл глаза, чуть приподнял голову к потолку и горячо, с тяжестью и облегчением выдохнул, вырвав глухим стоном из своей груди:
– И за это, за это!!! – не договорив фразу, его голос прервался и он зашёлся злобным кашлем… тяжело борясь с ним, он пытался продолжать: губы смыкались и размыкались, шевелились, но не произнося никаких слов.
На момент, он казалось бы собрался, совладал с собой:
– За то что сделала она с Вашей Мамой!!! … – Но тут, Папа окончательно сорвался: побагровел, затрясся всем телом и, охваченный гневом, задыхаясь, заревел, многократно, с силой, неистово разбивая кулак о подлокотник дивана, заорал из последних сил, так что всё в комнате зазвенело – Клянусь, что за это – направится эта падла, прямиком в Ад, как только сдохнет!!!».
Никогда мы не видели Отца в таком состоянии. Никогда больше и не увидим.
Многолетнее, сдерживающее горе, хлынуло наконец потоком.
Вскочив со стула, он завопил, завершая уже в совершенном исступлении дрожащими, полыхающими и раскалёнными губами:
– Сдохнет она!!! В страшных мучениях и в дичайшем одиночестве!
Кровь и жар рванулись ему в голову. Лицо искривилось. Больше уже говорить он не мог. Лишь продолжал дышать прерывисто и спазматически.
Я резко подскочила со стула и рванулась к нему: обняла его голову, прижала крепко к себе и, хотела сказать что-то утешительное, что-то успокающее, но тут же поняла, что любое сказанное будет бесполезным, что никакими словами тут не поможешь, да он их и не услышит, а поэтому я продолжала стоять, вжавшись в него, усердно поглаживая его волосы и повторяя.
– Полно, Папа, не надо, успокойся
Свесив голову он снова сел в кресло и спокойной выговорил:
– Зачтётся ей, зачтётся ей за этот грех… Ох.. зачтётся… Только на это и упование… только на это… на то, что есть и высший суд … – он замолк, словно горло перехватило клешнями.
Так-то … – уже совсем тихо заключил Папа. Чуть отодвинул меня от себя и жестом руки указал мне вернуться обратно на диван.
Лицо его выражало муку нечеловеческую, вселенское страдание: всё что скапливалось и удерживалось в нём за все эти годы – наконец-то вырвалось наружу.
Папа смолк, по-прежнему дышал с трудом: он страдал от тяжёлой формы
