простит Вас Господь. Если сможет. Ибо такое – не прощается.
Я пишу из маниакального круглосуточного страха, непреходящего ужаса, пишу с надеждой, что отписавшись-отмучившись, я освобожусь от всего этого немыслимого, нечеловеческого кошмара. Я пишу с мольбой, что всё это – я выкорчую, выдавлю из себя, и моя Душа, обретёт наконец, покой: на этих печатных листах.
Я восстаю против беззакония, коррупции и лжи, выступаю в защиту справедливости на стороне тех, кто не способен себя защитить от гнёта и беззакония ничтожеств. Если я не воспрепятствую, – здесь и сейчас, – эта безнаказанность продолжится и ожиреет ещё больше, продолжая рушить и губить жизни людей, их, ни в чём неповинных, детей.
Я пишу, чтобы восстановить истину, напомнить и вернуть память тем, кто с таким удобством и уютом, подзабыл события, которые самому низкому и подлейшему человечишке, невозможно забыть.
Все описанные события в книге – мною с мужем пережитые, а представленные имена и личности, – ради истины и справедливости, Автор сохраняет подлинными, за исключением адресата, к которому обращены письма. Прошу обратить внимание: этот персонаж – вымышленный и воображаемый, и в моей жизни – никогда, не присутствующий.
Я выбрала эпистолярный жанр, именно потому, в продолжении 3 десятилетий, почитала его более всего в литературе, и ещё потому, что он прекратил своё существование: мы перестали писать письма. Мой роман – попытка его возродить. Вдохновением явилась повесть «Письмовник», современного русского писателя, Михаила Шишкина.
«Я обо всём напишу… я всё расскажу… Но не сейчас… сейчас невозможно.... Но я непременно расскажу. Когда всё пройдёт. Когда всё это пройдёт.»
– из предыдущих записей моего дневника.
Но оно не прошло. И ещё очень долго не пройдёт.
Оно никогда не пройдёт. Не закончится, не завершится.
Это уже очевидно с неумолимой ясностью и жизненной правдивостью.
Я всё ждала и терпела, что «пройдёт», тогда уже будет легче «всё рассказать». Оттягивала, откладывала до того, когда же наступит это «пройдёт и закончится», чтобы не писать в те прискорбные месяцы, дни и часы, а дождаться же наконец, пробуждения и освобождения: выхода из этого ада, а вместе с тем, – и обретения душевного облегчения.
Дойдя же, наконец, к осознанию того, что оно никогда не пройдёт, меня, – забившись в угол и скукожившись, – подавленно повергло в страх и упадок, что это я уже рассказать не успею.
А потому, я распахиваю файл в Word и начинаю скороспешно печатать – судорожно спотыкаясь и задыхаясь – днями и бессонными ночами.
Прежде, моя речь текла неторопливо и безмятежно как горный, утренний, весенний ручеёк… так легко и прозрачно, непринуждённо и совершенно искренно… Приводя в восхищение непринуждённым умением ловко перемешивать и при этом стройно укладывать слова, я находила то самое нужное, стройное, подходящее. И, казалось, для многих, было неважно, что я говорила или даже о чём именно, поскольку я продолжала свою речь.
Однако, сейчас, всё, что я могу сказать, это – беспомощно махнуть рукой и в безнадёжности бросить голову ниц, как
