зачем же так официально? В первую очередь мы должны подружиться! Я вам нравлюсь?
– Ну…
Я вела себя странно: вместо того, чтобы отвечать, смотрела по сторонам, замечая все мелкие детали. Возле дивана, на котором я сидела, стоял совершенно белый круглый чайный столик, на нем – синяя коробка с бумажными язычками салфеток. Они были слегка вытянуты, упрашивая разреветься в голос, исповедоваться перед Светланой, громко сморкаться не в кулак, а в них, мягких, пахнущих лавандовыми полями. Чуть дальше стоял еще один столик с кофейником, фарфоровыми чашечками и дольками мармелада, как бы невзначай рассыпавшимися яркими разноцветными пятнышками. Мне показалась, что я уменьшилась в размере, помолодела лет на двадцать. Моя одежда, внешний вид, тонкий шнурок рыжих волос вдруг так неожиданно и гармонично вписались в уютную, располагающую к эмоциям атмосферу. Во всей этой обстановке не хватало только кролика и чеширского кота. Даже имя мое соответствовало заданной сказочной теме.
– Нет, вы меня осмотрите внимательно и скажите, я вам нравлюсь?
Голос Светланы доносился из другого мира, сладкий, ласкающий. Я погружалась в мягкую воздушную вату. Она села на диван напротив меня, колени ее и носочки туфель смотрели в мою сторону, этот прием мне хорошо знаком. Пытаясь не встречаться с ней взглядом, я для приличия кивнула, хотя вовсе не понимала, чего она от меня хочет и о какой симпатии говорит.
– Отлично, – сказала Светлана, – вы мне тоже нравитесь!
На ее глазах появились слезы. Она наклонила голову сначала влево, потом вправо, как бы приноравливаясь ко мне. В этот час, я знала это точно, ибо на четвертом курсе готовила студенческую работу о психотерапии, Светлана воображаемо качала меня на руках, как младенца. Как чужое дитя, которое она пыталась полюбить, чтобы помочь. Пока она нянчилась со мной мифической, я ее изучала. Темные волосы, модная короткая прическа, чайные глаза, маленькая, очень стильная. Острые колени едва не прорывали черные легенсы. Водолазка мышиного цвета просвечивала ребра. Их можно даже сосчитать! И такое же отсутствие женской груди как у меня. На спинке стула повисло кремовое пончо, так ловко подчеркивающее бледную кожу и алые губы Светланы. Я сразу представила его на этой маленькой женщине, пончо ей шло. Да, пожалуй, она мне нравилась.
– Ну, что же, – через минут пять начала Светлана, – я вижу, у тебя депрессия.
Переход на «ты» смутил меня, я героически сдержалась, хотя столь грубое внедрение постороннего человека в мою сокровенность было похоже на насилие, на надругательство.
– Что ты чувствуешь?
– Я?
Вопрос поставил меня в тупик: не потому, что был задан бестактным образом, а потому, что за все это время со статьей об изъятых органах впервые кто-то проявил любопытство к моим чувствам.
– Одиночество, я очень одинока, никому не нужна, меня использовали!
Я извергла из себя то,
