разумении? И потом спокойно по улицам ходит, пить, есть, с людьми разговаривать?
Доктор Кушнир сочувственно посмотрел на юношу:
– Мы имеем дело с человеком, душевно нездоровым. Я общался с коллегами, изучающими подобные отклонения, и они говорят, что наш резатель может жить обычной жизнью, быть вполне себе респектабельным господином и даже отцом семейства, нежно любящим жену и детей. Он может даже не помнить о том, что он творит в ночи убийств. Обычно при таком расстройстве рассудка в одном человеке уживаются две личности, и они могут не подозревать о существовании друг друга, вытесняя время от времени одна другую.
– Доктор Джекилл и мистер Хайд? Я думал, это вымысел?
– Конкретно это сочинение – конечно, вымысел. Но есть и задокументированные случаи. Ну или другой вариант: человек придумал себе миссию, высокую идею. Он считает её верной и вовсе не предосудительной. Потому и совестью не угрызается.
РЕТРОСПЕКТИВА-1. Маменькины премудрости
Опять некстати приснилась мать. Он ведь в детстве был примерным мальчиком. Добрым. Очень любил маму. Всё, что до сих пор осталось в нём хорошего – от неё.
Мама говорила: «Сынок, непременно старайся понравиться людям. А чтобы понравиться – слушай больше, чем говори.»
И сынок старался. Однажды, в самое последнее лето перед гимназией, он был отправлен из родного Нижнего к престарелой отцовской тётке в Саратов. Тётка была очень богатой, содержала громадное поместье, накопила миллионы, но родню свою не любила, многих пережила, и всё своё огромное состояние хотела оставить монастырю. Родители отправили сына без особой надежды расшевелить хоть и богомольное, но чрезвычайно чёрствое и мизантропическое сердце – так, на всякий случай. Кто же знал, что пострелёнок сумеет к этому сердцу подобрать ключик, да такой, что насилу вырвется от воспылавшей к нему любовью двоюродной бабки к началу занятий. А всего-то и надобно оказалось поприставать к старухе с расспросами о жизни её прошедшей, а потом только слушать вечерами да головой сопереживательно кивать.
Так что, когда прибыл папенька забирать своё дорогое чадушко, тётка сперва устроила обильнейший стол с множественной сменой блюд и вином, а после за обедом громогласно объявила о своём желании духовную переписать в пользу «милого младенца», а самого отрока отправить в Петербург на учёбу. Папеньку чуть удар не хватил, насилу отдышался. А потом ещё раз чуть не помер от того, что той же ночью у подобревшей тётушки у самой апоплексия приключилась – то ли собственной щедрости душа её не вынесла, то ли предстоящее расставание с тем самым «младенцем» оказалось ей не по силам, но только померла несостоявшаяся благодетельница, так и не переменив завещания.
Так что вместо столичного обучения пришлось всё-таки отправиться в нижегородскую гимназию. И тут уж он матушкиным заветом сумел воспользоваться в полной мере, став любимцем всех преподавателей. Правда, почти сразу же случилось ему невольно постичь и другую истину, матушкой не сообщённую –
