жрут все подряд. Они сожрут и дерьмо, если показать им, как это делается, и сказать, что вкусно. По логике ситуации, этого было достаточно, но смешной в своих потугах выглядеть цивилизованным бизнес простота не устраивала. Бизнесу хотелось чего-то забубенного – с контент-редакторами и медиапланами. На выходе получалось то же дерьмо, но в два раза дороже. Тот, кто привлекал к себе внимание, был вынужден платить налоги. Платить налоги в государстве, которое сдирает три шкуры с любой самостоятельной попытки вколотить гвоздь и заработать на этом деньги, Бобби Старший считал величайшей глупостью. В этой стране пока никто ничего не должен. Но поскольку кто-то надеялся на лучшее, то он имел свой кусок хлеба, не прилагая к тому особых усилий. Для того чтобы заработать на спеси, нужно быть просто умнее ее. Его считали гением.
Возможно, такого рода репутацией разумней распоряжаться более выгодно, но он не испытывал особых желаний и стремлений, а потому сидел среди женского батальона, наслаждаясь привилегированным положением и средним, по данным госстатистики, доходом. Лапочка ему не мешала. Но он сам охладел к чему бы то ни было, не имеющему отношения к ней. Его мысли летали над воображаемым фундаментом новой жизни, в которой все будет другим: город, люди, работа, день, ночь, время и пространство. Что это было, он тогда и сам не мог объяснить. Любовь? Он тщательно избегал этого слова. Не из-за интуитивного ощущения ловушки. Просто чувствовал: едва это слово вырвется на свободу, как вольно парящие мечты рухнут на голую землю, разбившись на мелкие осколки тяжелой необходимости начинать все сначала. Он ее не отпустит, а она так просто не уйдет. Она тоже боится, и он это видит. Такая вот увлекательная и опасная игра. И тревожно, и восторженно до головокружения, до невозможности что-то скрывать…
– Не иначе наш мачо влюбился? – шутливо поинтересовалась как-то у него коллега Лариса.
– Имею право, – так же шутливо отозвался он.
Хитрая бабенка. Он ее раскусил в первый год работы. С виду невинная овечка с открытой душой. Безмерная доброта, провоцирующая на откровенность. К таким тянутся новички в любом коллективе. К нему она потянулась сама. Понятное дело – мать-одиночка, прикид «а-ля шестидесятые»: некрасивая обувь на толстой подошве, вечные джинсы и свитера-балахоны, скрывающие малейший намек на пол. Плюс огромные очки и длинные волосы для философов-романтиков. Но с философами-романтиками нужно связывать свою судьбу еще в студенчестве. Там таких много. В реальной жизни правит либидо, несвойственное философии. За исключением Фрейда, разумеется. Она не могла вызывать желание у такого самца, как он. Но он отдавал должное ее участию и однажды даже доверил ей подстричь ногти на своей правой руке.
Дальше дело не пошло. А еще через некоторое время он обнаружил, что ее инъекции доброты, провоцировавшие в нем приступы откровенности, начинают вызывать косые взгляды руководства. Вычислить источник утечки информации для него труда не составило. Откровения прекратились, равно как и ее приступы доброты.
