в гипс, нестерпимо ныло. А стоять на одной ноге, опираясь на костыль, было неудобно и тяжело.
Капитан Вадик Ткачёв, закончив смеяться, мечтательно произнёс то, о чём думали и остальные:
– Я бы согласился с такой палочки по несколько раз в день принимать лекарство, которое дало бы мне возможность повоевать ещё! Желательно до победы!
Его голова с редким остатком волос, выпавших от ударных доз облучения, повернулась в сторону закивавших ему пациентов.
Сорокалетний связист, сержант Прохоров, еле справляющийся с мучительным кашлем, донимающим его из-за запущенного рака лёгких, перебил его, убрав на время ото рта кусок бинта:
– Теперь уж другие повоюют. А мы должны принимать судьбу такой, какая уж нам выпала. Я вот сам и так задержался на этом свете. Все мои предки по мужской линии помирали, не дожив и до тридцати лет. Кто на войнах, кто от болезней.
Сержант был фаталистом. Он уходил на фронт добровольцем и был уверен, что не вернётся с него, повторив судьбу своих предков. Он, говоря это, хотел таким странным способом поддержать товарищей. Но находящиеся в палате пациенты не согласились с ним, а замкнулись, опять уйдя в свои грустные мысли. В палате ненадолго воцарилась тишина.
Семёныч, почесав пятерней затылок, решил продолжить разговор. Не в его правилах было оставлять ребят в таком печальном расположении духа. По правде говоря старшина в душе мучительно переживал за то, что он, немолодой и повидавший жизнь мужик был почти здоровым в отличие от этих бойцов, которым бы еще жить да жить. Почему-то ему было неловко перед ними. Знал Семёныч, что ни в чем перед ними не виноват, а поди ж ты, сидела в душе какая-то заноза. Может быть потому, что понимал неотвратимую правду жизни – он, пятидесятилетний ветеран с ногой, покалеченной шрапнельным осколком, наверняка доживет до победы. Дождется ее родимой. А этим молодым ребяткам, набившимся сейчас в белоснежную палату, не суждено будет махануть за нее наркомовские сто. Не дотянут горемычные.
Старшина глубоко вздохнул и, невпопад сменив тему, опять обратился к капитану Ткачёву с вопросом:
– А вот скажи мне, артиллерия! Какой инстрỳмент на войне главнее всего?
Семёныч намеренно сделал ударение в слове инструмент на втором слоге. Ему так казалось правильным и подчеркивало его обширные технические знания.
– Так ясное дело, что пушка! – Вадик убедительно кивнул, отвлекшись от своих мыслей и добавил. – Ну, конечно, винтовка да автомат! Танк еще, самолет…
Семёныч назидательно поднял палец вверх:
– Этак ты мне сейчас весь список стрелкового оружия и воентехники армии перечислишь. А я про инстрỳмент тебя спрашиваю!
Старшина обвел глазами палату и с укоризной произнес, посмотрев на капитана Ткачёва:
– Вот и видно, что ты все больше на полуторках да студебекерах по фронтам со своей пушечкой колесил. Не потоптал тысячи километров пехом
