он ушел, я спросила маму:
– Как там Майя? Ты не спросила? Ведь я о ней ничего не знаю. Прошло столько лет.
– Уехали они, – мое сердце сжалось от ее непривычно печального голоса. – Далеко уехали. Бедные, бедные…
Я больше ничего не узнала о Майе, девочке в голубых шелках, дочери расстрелянного отца.
Память прихотлива. Она как бы сама своевольно выбирает осколки из прошлой жизни. Вот выплыло из забытых сумерек яркое воспоминание. И тут же наискосок ложится что-то другое, казалось, навсегда забытое…
Но вот память уводит меня опять к довоенным годам. Я снова возвращаюсь к нашей жизни на Маросейке.
Помню, в ненадежный, но все же устоявшийся теплый мир нашей семьи вдруг резко влилась леденящая тревожная струя.
В одну из комнат нашей квартиры вселился новый жилец.
Он тут же предъявил документы. Работает здесь поблизости, на Лубянке, ходить на работу удобно, близко. Фамилия его – Дондыш. Детей нет. Жена. Что-то еще он объяснял маме.
Это был коротконогий человек, одетый в военную форму, в странных штанах с пузырями на боках.
Его плоские металлические глаза пугали меня.
Вместе с ним в дом вошла какая-то тревога, невесомое, но явственное предчувствие приближающейся беды.
Я же, девятилетняя девочка, была довольна появлением наших новых соседей.
Особенно мне нравилась его молодая красивая жена. Помню ее холодную улыбку и подкрашенные красивые глаза. Она одевалась совсем не так, как моя мама, – яркие пестрые платья, очень броские украшения, меха; но главное было другое. На всех тумбочках и этажерках в их комнате появились во множестве прелестные фигурки – фарфоровые дамы в пышных платьях с кружевами, кудрявые пастушки, загоревшие на французском жарком солнце в юбочках, игриво приподнятых ветерком.
– Это все старинное, – надменно говорила хозяйка. – Трогать нельзя, еще разобьешь. Только смотреть.
«Какие богатые, – думала я. – Как жаль, что у нас нет ни одной такой фигурки. Одни картины…»
Несмотря на неспокойное время, в квартире на Маросейке постоянно бывали гости.
Приходила мамина подруга, очень высокая, красивая, с подкрашенными удлиненными глазами – актриса Мария Феофановна Судьина.
Я дружила с ее сыном. Сережа Судьин. Я училась в начальных классах, он кончал школу.
Мария Феофановна приносила в изящных корзиночках какие-то неведомые фрукты и сладости.
– Это – детям! – властно гремел на всю квартиру ее актерски поставленный голос. На нашего соседа Дондыша она не обращала внимания. Даже не здоровалась.
Как-то вечером внезапно, без звонка Мария Феофановна и Сережа пришли к нам.
Лицо Марии Феофановны было покрыто нездоровой, мертвенной бледностью. Сережа тоже был какой-то необычный, молчаливый, притихший. Он укрылся в комнате брата. Мама увела Марию Феофановну в свою комнату и плотно закрыла двери.
Вдруг,
