о нем, укладывали в люльку его туго спеленатое тельце. Поочередно покачивая колыбельку, в которой Фатьма вынянчила дочерей и сына, они шепотом, тихонько смеясь и перебивая друг друга, вспоминали о детских шалостях своих чад и выросших внуков. А когда старушки, хлопотливо кудахтая над ним, раскрывали ребенка, чтобы дать ему порезвиться, он так быстро дрыгал ручками и ножками, что, казалось, прямо сейчас вырвется из нежных объятий и вприпрыжку побежит по комнате. Бабушки любили его без памяти, и каждая думала, что именно ей малыш улыбается ласковее, чем другим, именно ее нежнее обнимают пухленькие ручонки – и их увядшие лица расцветали.
Не даваясь Айшат в руки, Хан-Гирей стремительно ползал по покрытому циновкой полу, сверкая голым белым тельцем, и так заразительно хохотал, что старухи сами не могли удержаться от смеха.
– Свет не видывал такого милого, такого ласкового, такого хорошенького ребенка! – Айшат наконец поймала малыша и стала укладывать в люльку, целуя его шелковистые розовые пятки и каждый крошечный пальчик на ножках. – Так и хочется его съесть, такого сладенького!
– В нашем роду все дети светленькие, красивые и смышленые, ведь правда? – вытягивая шею, вторила ей Фатьма, с ревнивой улыбкой наблюдая с постели за их веселой возней.
– Смотрите, не сглазьте его, старые наседки! – Хадижа достала из очага уголек и нарисовала над бровью малыша маленькую черную точку от дурного глаза.
Хотя все женщины семейства любили и баловали его без зазрения совести, мальчик рос добрым и спокойным, даже плакал редко, и вносил в их однообразную жизнь столько радости, что старушки даже помыслить не могли расстаться с ним даже на час.
Дина втайне всматривалась в родное личико, надеясь и в то же время страшась разглядеть на нем почти забытые черты его отца, но только через несколько месяцев глазки малыша стали отливать знакомой пронзительной синевой, а волосы, отросшие после первой стрижки наголо и торчавшие задиристым колючим ежиком, приобрели светло-русый оттенок. Однако это никого, к счастью, не смутило, а свекровь, души в нем не чаявшая, обнимала и тискала его, благостно повторяя, что у них в роду всегда рождались светленькие дети.
Когда мальчику исполнилось чуть больше года и он сделал первые неуверенные шаги, испуганно втягивая белую и пушистую, как одуванчик, головку в плечи, свекровь устроила большой праздник. Собралась многочисленная родня. Счастливый и довольный, Хан-Гирей в сшитой нарочно к этому дню черкеске с серебряным наборным поясом гонялся, размахивая деревянной игрушечной саблей, за старшими детьми, семеня маленькими ножками в новеньких чувяках. Умиляясь его хорошенькому личику и сговорчивому нраву, восьмилетняя Мириам, младшая сестра Дины, и другие девочки-подростки, оспаривая право понянчить малыша, ссорились, отпихивая друг друга острыми локотками. Но Хан-Гирей с заливистым смехом отбивался от объятий и, запутавшись в полах непривычно длинной одежды, падал в траву. Перевернувшись на спину, он вдруг затихал, уставившись ввысь огромными
