Похоже, его поставили на случай, если я учиню скандал, из-за моей мебели. Похоже, «уплотнители» имели большой опыт в таких делах.
Матрос молча и безразлично смотрел на суетящуюся и устраивающую себе буржуйское гнездышко парочку, потом повернулся ко мне и подмигнул. Бескозырка, каким-то чудом держалась на его затылке, как приклеенная. Я отошла от двери и села на свои вещи, сваленные в кучу на полу. Так я и сидела там, потому что мне некуда было деваться.
Дверь в кухню сейчас была загорожена большим старинным, резным трюмо, при виде которого у меня участилось дыхание. В туалет я также не могла попасть, потому что возле него толклись солдаты. Комиссарша сначала повелительно покрикивала на помощников, потом стала довольно грубо выгонять, когда они закончили всю грязную работу.
Её спутник, отдавший бразды правления в руки активной и явно знающей, что и как делать, даме, достал откуда-то четыре бутылки водки и кирпич черного хлеба. Потом добыл из большого деревянного ящика, кусок розового сала, усыпанного крупной солью и пахнущего так, что у меня свело желудок, и отдал это враз повеселевшим помощникам, которые пряча в усах довольные ухмылки, направились к выходу. Выглядывая из-за своей двери, я видела, как Комиссарша метнула гневный взгляд на своего не в меру расщедрившегося спутника. Он сделал вид, что ничего не заметил.
Наконец, все вышли, и я на всех парах помчалась к туалету. Но не успела. Комиссарша властно отодвинула меня плечом, и я как пушинка отлетела к стене. Она вошла в туалетную комнату и долго заседала там, журчала водой, плескалась, а потом неожиданно вышла в малиновом бархатном халате, обтягивающем её аппетитные формы.
Я мышкой нырнула в освободившийся туалет, и, пригорюнившись, уселась там, понимая, что спокойная жизнь закончилась.
Так меня уплотнили.
Вечером, соседи решили отметить новоселье и великодушно позвали меня к столу. Кухню загромождали незнакомые вещи, стулья, кастрюли, коробки с фарфоровой посудой, фужерами.
Стол ломился от еды, какой я не видела уже в течение нескольких лет, перебиваясь картошкой, капустой и хлебом. Изредка покупала селедку, масло или молоко. Хорошо, хоть летом и осенью, фрукты делали жизнь немного веселее и слаже.
Комиссарша сидела, подобно королеве на моём месте, за моим собственным столом, буквально ломившимся от яств. Широким жестом пухлой белой руки, обведя всё это богатство, она сказала:
– Бери, не стесняйся! – (что-то я не припомню, когда мы с ней перешли на «ты»?) – небось, не видала такой еды сто лет! Налей-ка ей вина! – сказала она приказным тоном мужчине, который задумавшись, сидел, нанизав на серебряную вилку солёный гриб.
Он очнулся, схватил бутыль французского вина, стоявшую на столе, и собрался налить в бокал, но я запротестовала, сказав, что не пью вина.
– Ну, надо же! – засмеялась Комиссарша, – какие мы нежные созданья! Если не ублажать тело, то, пожалуй, и душа заскучает,
