задрожать и выгнуться, извергая стон сквозь плотно сжатые губы, липкая смазка осталась на моей коже, убеждая меня в недостатке для нее двух посещений мужа. Должно быть, он позволял себе быть невнимательным к жене и к наставлениям мудрецов, недостаточно посвятил времени изучению всего, описанного ими в книгах, пренебрегая необходимостями, без которых совместная жизнь с женщиной представлялась недопустимой и почти невозможной. Средний мой палец ткнулся посредине губок, осторожно двинулся по кругу, раздвигая их и безымянный присоединился к нему, принимая скользкую влагу. Горячий воздух комнаты наполнился едким запахом женского вожделения. Привычным ответом на него была дрожащая моя улыбка. Скрыв ногти во влажных глубинах, пальцы мои замерли, лишь слегка расходясь и сближаясь. Девушка не шевелилась, прислушиваясь к их движениям. Только когда они двинулись глубже, исчезая до второй фаланги, она застонала, прикусила губу и вскинула левую руку, закрывая ею глаза. Медленным и упорным движением, плотно сдвинув пальцы, я полностью погрузил их в ее лоно и она застонала еще громче, мало беспокоясь уже о том, что будет услышана. Изгибаясь, она переместила себя ближе к изголовью, ткнулась в него затылком и мне пришлось несколько поменять положение, забравшись чуть повыше на кровать. Пальцы мои легко и размеренно скользили в ней, останавливались в е глубине, изгибались то совместно, то поодиночке, расходились, кружились, замирали у самого входа, поглаживая шероховатое пятнышко возле него, снова погружались, вытягивая из девушки слезливый стон. Обилие выделяемой ею смазки поразило меня. Редко когда доводилось мне встречать подобное. Не только пальцы мои, но и вся ладонь, почти до запястья, покрылась не желавшей высыхать влагой, источавшей горьковатый пряный запах, расплывавшийся по комнате, заполнявший все пространство ее, пожиравший все прочие ароматы. Перед ним не смогли устоять ни увядающие цветы арфенума, славные своей способностью сохранять силу вплоть до того мгновения, когда начинают опадать их фиолетовые бархатные лепестки, ни столпотворение всевозможных бутыльков и сосудов на трюмо, ни полурастворившиеся ароматические свечи, увлечения которыми не могла избежать ни одна столичная красавица. Теперь он царствовал здесь, вязкий, тяжелый, медленно пробирающийся в легкие, чтобы навсегда остаться в них напоминанием об упущенных удовольствиях, расползающийся по омертвевшим мечтаниям первобытной жадной грезой. Даже у меня, привычного к нему и считавшего себя почти неуязвимым для подобных воздействий, засвербело в носу и немного закружилась в пьянящем мороке голова. Во всем этом я не видел ничего удивительного. Некоторые из женщин отличались тем, что оставляли после себя насквозь промокшие простыни, с другими же приходилось использовать всевозможные смазки и возбуждающие препараты. Только немногие могли произвести аромат столь густой, вязкий и тяжелый, вызывающий желания упоительно древние, отнимающий возможность любых размышлений, превращающий мужчину в самодовольного, одержимого зверя, не желающего больше ни отказов, ни оправданий. Даже