переливались золотистой волной, а срывавшийся с них сладковатый аромат напомнил мне о сезоне урожая из моего яблочного детства.
Решительно пройдя сквозь темное пространство, разделенное на занявший правую половину здания, отделенный стеклянными дверями ресторан и служебные помещения, где суетились мужчине в напоминавшей морскую синей форме и служащие в грязных комбинезонах, она выскочила на деревянный пирс, вбивая в него золотистые высокие каблучки, протянула вскинувшему пальцы в белой перчатке к слюдяному козырьку служащему табличку, выслушала его указания, проследила за взмахом руки и, кивнув в благодарность, направилась в правую сторону, мимо пустых причалов, сопровождаемая полными похотливого любопытства взглядами лодочников, ожидающих своих клиентов, сидящих на скамейках поверх моторных коробов, покачивающихся сообразно волнам, сплевывающим густую слюну в мутную зеленоватую воду, оставлявшую пенистые следы на белых и голубых потертых бортах.
Одна из лодок как раз причалила и смеющийся длинноволосый мужчина, либо потерявший пиджак, либо осмелившийся появиться в одной жилетке, выпрыгнул из нее на пирс и протянул руку своей спутнице, на чьем белом платье я разглядел приставшие к нему травинки и листья. Навстречу мне попалась искавшая свою лодку компания из двух женщин и двух мужчин, и я несколько замешкался, прислушиваясь к их гневным речам и понимая, что одна из женщин вынуждена участвовать в грядущей оргии против своей воли, уступая некоему давнему обещанию и постыдному долгу. Ожидавшая меня лодка старательно стирала со своего носа красную девятку, пустоту свою превратившую в остроконечный глаз и наполовину преуспела в том, очистившись уже от изогнутого окончания той неустойчивой цифры. Приближение мое только состоялось, а Лармана уже смеялась над некоей шуткой лодочника, закатавшего рукава своей холщовой рубахи только для того, чтобы демонстрировать женщинам загорелые холмы бицепсов. То, с каким пренебрежением он осмотрел меня, выпрямившись при этом и сделав еще более очевидной невероятную ширину его груди, позабавило меня. Левый мой безымянный палец обнимал двухвековой давности перстень с акронитом, стоивший больше, чем этот мужчина мог заработать за месяц, да и проживал он, несомненно, в какой-нибудь душной маленькой комнатенке без мебели и удобств, имея в качестве развлечений только выпивку и драку, да и умереть должен был, скорее всего, в очередной поножовщине, какие во множестве оставили кривые шрамы на его руках. Удовольствия поэзии и оперы ничего не значили для него, но в трепетном блеске девичьих глаз, в соединившихся над промежностью ее пальцах я видел производимый женским телом ответ на присутствие самца, которому при несколько иных обстоятельствах она могла бы отдаться, от которого, скрывая то от себя, желала насилия и семени. В очередной раз признав за женщинами, какими бы образованными они не представлялись, неизбывную примитивность желаний,
