блуждающий взгляд на Гашека.
– Тебя я тоже помню. Светленький был малец, забавный. Я ведь, милая, – снова обратился он к Итке, – заезжал и в Кирту, написав портрет твоей бабки. Какая была женщина… Тогда и подумать никто не мог…
Гашек осмотрелся по сторонам: казалось, никто не обратил внимания на слово «Кирта». Он вполголоса попросил:
– Говорите тише. Мы…
– Я знаю, – перебил художник, – все знают, что там случилось. Но мои бредни давно никто не слушает. Если перестанешь делать такое испуганное лицо, и тебя не будут подслушивать.
В другом углу корчмы, судя по звукам, кто-то проиграл в «осла и батрака». Игроков спешно вывели наружу, несмотря на дождь: драка намечалась серьезная. Итка под шумок спросила:
– Что именно все знают?
– Что там все сожгли, – быстро ответил Драгаш, – включая несколько трупов. Господин и юная госпожа пропали. Некоторые ждут, когда у Тильбе потребуют выкупа за невесту. Видимо, не дождутся.
Гам вскоре улегся, и корчмарь принес всем троим по кружке эля – «чтобы Погорелец Гроцка поменьше болтал и побольше глотал». Гашек выпил залпом.
– Не ожидал тебя здесь увидеть, милая, но очень рад, что увидел, – сказал художник, жадно глотнув эля. – А дядька?..
Итка, так и не притронувшись к кружке, покачала головой. Драгаш выпил еще.
– Жаль. Я надеялся, он опять просто потерялся.
– Почему он назвал вас Погорельцем? – спросил Гашек, когда корчмарь снова прошел мимо.
Художник небрежно оттолкнул от себя кружку, немного эля вылилось на стол.
– Потому что так меня теперь зовут в академии, – с раздражением и болью ответил Драгаш. – А Бронт быстро подхватывает все, что говорят в академиях. Все мои лучшие картины сгорели, ребята, и началось все со Старой Ольхи. Потом пропадало по несколько в год, пока засухи не кончились. После госпожи Берты… Я заливал горе. Горя становилось больше и больше, и я продолжал его заливать. Вижу теперь плохо, руки трясутся. Нет больше того Драгаша, что писал самые лучшие портреты в стране. Остался Погорелец Гроцка.
Таракан на подоконнике сонно пошевелил усиками – а Гашек подумал сперва, что он мертвый. Итка выдохнула, зажмурилась и сделала большой глоток. Так начинался каждый запой Войцеха Ольшанского.
– Вы приезжали в… замок, – осторожно произнес Гашек, ухватившись за неожиданную мысль, – когда… мой отец был жив. Говорили с ним. Те, кто на нас напал, искали что-то из его вещей. Что вы о нем помните?
Драгаш так сосредоточенно уткнулся взглядом в след от кружки на грязном столе, будто видел там собственные воспоминания. Повеяло холодом и сыростью: дверь корчмы открыли нараспашку, пытаясь вытолкать пьяного батрака.
– Умный был человек, хотя его знаниям не хватало… порядка, – подумав, сказал художник. – Я не видел никаких особенных вещей, но кое-что для него нарисовал. Он даже довольно щедро заплатил, за простой-то набросок углем. Что-то вроде подвески, причем
