он сам себя. – А притом, притом… Да нет же – человеческое общество суть такой же материал, как мрамор или гранит. И точно так же обладает известными характеристиками сопротивления: упругостью, твердостью, ну и так далее. Скульптор, приступая к работе, имеет в голове идеальный образ будущей статуи, бюста, барельефа. Но его намерения неизбежно ограничены возможностями того камня, того минерала, который завезли к нему в мастерскую. И те экспонаты, что мы видим в музеях, есть результат несовпадения наших желаний с нашими возможностями… А эти постоянные апелляции к Западу… И политик, перестраивая государственный организм, сталкивается с пустотами, сколами, чуждыми включениями и вынужден сочетать свою теорию с реалиями внешнего мира. Человеческая масса, наравне с физической, есть мера инерции. Чтобы сместить ее в сторону, необходимо приложить силу, порой весьма значительную… они и так недовольны интеллигенцией, зачем же заводить их еще больше… А сила всегда жестока…
Сам себе я в те минуты представлялся маленьким и затюканным. И не мог никак осознать – почему же моя маленькая, забавная байка стронула такие пласты, залежавшиеся в умах и сердцах…
– Я еще раз повторяю, – настаивал Голос. – Те предметы, которые мы видим в музеях, это совершенно не то, что замышляли когда-то их творцы. Это всего лишь результат… Как чего? Нашего несовершенства. Все исторические формы отличаются от замыслов отцов-основателей. Хотели другого, но получилось – так. Это трудно понять, еще сложнее с этим смириться, – сановито тянул слова Голос, но вдруг перебивал сам себя, переходя с баритона на фистулу: – Вот вы говорите «поэты», а этого вашего горлана кураторы не хотели пускать на встречу с канадцами, так он через их головы вышел в ЦК, добился разрешения и отвечал иностранным господам так резко и точно, что все сопровождение только рты разевало…
Страшно зачесалась вдруг правая даже не ляжка, а ягодица. Но я держался, опасаясь, что естественное мое действие тоже расценят как провокационный демарш…
– Никакой нужды, – менялся Голос на бас, – втягиваться в эти квазиполитические игры. Это мальчишество, беспечное молодечество какими-нибудь идиотами может быть расценено в лучшем случае как пьяное хамство. И что же дальше, Боря, – исключение, волчий билет? Портить себе жизнь с самого начала… Пускай себе, – взлетал Голос фальцетом, – но зачем же другим?!. Родная, – снижался тембр к баритону, – при чем здесь другие? Здесь только свои… А притом, притом, – взмывал вверх, – что я тебе сто раз уже говорила…
Голос начал дробиться, распадаться, стройный монолог расслаивался на случайные выкрики. Я взял бутылку, первую, что попалась под руку, налил стоящий рядом фужер до краев и выпил залпом. Это оказался коньяк, хороший, наверное, но очень крепкий…
– Конечно, они испугались, – сказал Граф. – Откуда же им знать, что ты не стукач.
– Но ведь и я эту компанию в первый раз вижу. А может быть, у них там через одного гэбэшники сидят.
