интеллигенция, люди, пробившиеся наверх уже в новую историческую эпоху. Кому это удалось лишь сейчас, а кто-то числил себя уже во втором поколении. Чьи-то родители, может быть, жили еще в Петербурге, на Выборгской стороне или за Невской заставой, а кого-то привезли сюда младенцем. Кто-то зацепился за мужа, кто-то за работу, но все это случилось давно, а к нашему времени город уже перемолол их и вылепил по своему подобию. Их обтесывали Эрмитажем и блокадой, обминали Исаакием и «ленинградским» делом, прокатывали по Невскому и в литейных цехах Кировского завода. И они уже не верили ни в общины, ни в землячества, а свои корни – белорусские, кишиневские, тверские и прочие – обстригали тщательнее, чем ногти на руках.
Смуглый парень с черными выпуклыми глазами говорил так правильно, так кругло, что я принял его за экскурсовода. Но нет, он всего лишь заканчивал аспирантуру на гидротехническом факультете; сын бухарского еврея и ташкентской немки приехал в наш гнилой климат, словно ему не хватало меда там, под азиатским солнцем. Он собирался защищать диссертацию, а также жениться на двоюродной племяннице мужа сестры Людмилы Константиновны. И ему уже держали место по соответствующей специальности в некоем отраслевом институте. Лена шепнула мне на ухо, что он чертовски умен и настойчив.
Они говорили, пили и закусывали. Шумно, обильно и очень долго. Сначала произносили тосты, что заняло почти час. Для каждого торжества, тем более семейного, существует свой ритуал, хотя и неписаный, но сложный и подробный как дипломатический протокол. Это только на случайных сборищах, где поначалу даже не знаешь имени своей соседки слева, очередь на слово движется вокруг стола. Здесь поднимались сообразно возрасту и положению, семейному и социальному.
Поначалу я забавлялся тем, что пытался угадать, кто же встанет следующим. Получалось через раз. Годы и пол определялись почти безошибочно, общественный вес уже приходилось прикидывать на глазок, а степень родства и вовсе оказывалась неопределенным параметром. Но Мишка, хотя я его об этом и не просил, каждый раз, пока тостующий неуклюже вздымался, шумно отодвигая стул, наскоро объяснял мне, кто есть кто. Знай я все эти отношения заранее, то, пожалуй, мог бы записать функцию распределения юбилейного чествования во времени. Но только на трезвую голову. К десятому тосту я уже по глоточку, по глоточку, но набрался вполне ощутимо.
А они все вставали и вставали, говорили, кто наизусть, кто по записи, вытащенной из внутреннего кармана пиджака или лежавшей на коленях сумочки. Кто-то даже выступил с зарифмованной речью. Слава богу, что к этому времени я уже был хорош, и все вокруг мне казалось облитым благодатью, так сказать априори. Ведь, в сущности, это был мой мир. То есть я еще не был в нем принят, но тянулся сюда изо всех сил. Кто-то, присутствовавший здесь, спустя два года вполне мог оказаться моим начальником или научным руководителем. А еще пробежит несколько лет, и кого-нибудь можно будет попросить и оппонировать на защите.
Заглядываясь
