со старым приятелем. Но восьмого ноября я проснулся в его квартире. На кухне, на раскладушке, с тяжелой головой и измученным сердцем. И, что существенно, попал я на это лежбище отнюдь не по своей воле. Однако – давайте изложу по порядку.
В осенний день, 7 ноября 1971 года, я оказался на юбилее Якова Семеновича Смелянского. Мишкиного отца, видите ли, угораздило родиться именно в один день с Великой Октябрьской социалистической революцией. Но только на четыре года позже. Так что, когда он только еще собрался праздновать свои пятьдесят, «Софья Власьевна» (вы, наверно, не помните… не знаете… но так шифровали Советскую власть в телефонных переговорах), эта пышная дама, уже сползала к пенсии. Да только мы тогда еще об этом не подозревали. И сама она считала себя бабой в самом соку, собираясь жить чуть ли не вечно.
На семейный праздник я попал совершенно случайно. На демонстрацию я, естественно, не пошел. В школе таскался из любопытства, да еще на первом курсе поперся сдуру. А после – нет, ни за какие коврижки. Комсомольским кнутом надо мной могли размахивать, пока у них не отвалятся руки, но мне до того не было никакого дела. Политика – политикой, а физика – физикой, и мешать их немыслимо. Во всяком случае, так представлялось мне в студенческие годы.
И в то утро я проводил мать на улицу – ей, как заведующей медсанчастью, непременно надо было показаться и своим врачам, и своему директору, – а сам сел за стол рассчитать схемку стабилизатора. Колесов, доцент нашей кафедры и мой научный руководитель, велел поменять усилитель на нижнем тензодатчике: не нравилось ему, что больно уж гладко ложатся точки на прямую. Не верил человек в линейные зависимости, и, между прочим, совершенно справедливо…
Мать вернулась к полудню, мы пообедали, и она легла добрать пару часов, а я сел еще поглядеть главу из Ландау. Не то чтобы мне это было позарез необходимо, с большей пользой я бы поработал над матстатистикой – уже нужно было срочно обсчитывать результаты, но не хотелось слишком отставать от Михаила. Разумеется, я весьма скоро завяз в одном преобразовании и пошел звонить Смелянскому.
В результате всего лишь через полтора часа я входил в профессорскую квартиру. По телефону Мишка отказался говорить напрочь.
– Какая Гамильтон?! – орал он в трубку так, что динамик только фонил отчаянно – трещал да попискивал. – Она же совсем чужая баба. У нее же там этот – одностворчатый… Ах, это он! Ну извини, ну ты даешь… Еще и операторы… Чем тебя только кормили с утра?! Праздник сегодня, отец, праздник…
Если бы я не знал, как его воспитывают дома, то решил, что он уже тепленький. Но такое предположение было невероятно, не ложилось ни на какую кривую. Ему и за общим столом едва разрешали пригубить из одной и той же рюмки с каждым тостом. И каждого приятеля своего сына Людмила Константиновна обнюхивала с подозрительным рвением натасканной на наркотики овчарки.
Однажды она встретила меня в прихожей, долго смотрела, как я снимаю куртку и развязываю шнурки задубевшими на морозе пальцами, а потом,
