Замахнулся и заорал еще прежде, чем дубинка опустилась на крестец. Завопил отчаянно, как от сильной боли, чтобы только самому не слышать этого тупого хлясканья. И все орали и выли, сбившись в очумелую от голодной ярости стаю…
А потом я бросил оружие и отполз в сторону. За спиной уже Стас заканчивал дело топором и ножом. Рядом кто-то блевал, а я – заплакал. Признаюсь честно: сидел и всхлипывал, давился слезами, как в самом детстве, когда меня втроем отлупили в парке шпанята с улицы Воскова… Вернулись в лагерь уже под вечер, принесли шкуру и куски разрубленной туши, замотанные в полиэтилен. Бойцы кричали «Ура!», а мы сложили ношу под навес и разошлись поодиночке. Я думал, что и в рот не возьму это мясо. Да нет же, ел со всеми вместе и также просил добавки. Слаб человек и прожорлив…
Так же, спустя лишь несколько месяцев, наша учебная группа обступила Серегу Львова. Я помню, что существует разница между сапиенсом и зверем, но из сегодняшнего дня оба случая кажутся мне просто неразличимыми. Мы так же плотно обступили его, только числом нас было поменьше, и так же долго переминались поначалу, ожидая, кто же ударит первый. Зато потом все лупили только что не наперегонки, еле успевая размахнуться. Я знал куда целиться – в болячку на крупе, мокнущую рану размером в половину моей ладони. Сам выбрал место и только ждал сигнала. Но очень боялся убивать, отчетливо слышал, как во мне истошно вопил ужас, засевший чуть ниже ребер.
Скорей всего, если бы Стас не окликнул меня, в следующую секунду я попросту удрал. Бросил биту и рванул прочь, вокруг озера, оступаясь на камнях, оскальзываясь на стеблях вереска… А потом изобразил товарищам расстройство желудка; дело понятное и обычное при тогдашней кормежке. Порой я жалею, что не ушел, – справились бы они и без меня. Но – уж так случилось, что я задержался в коллективе. И даже ударил первым, потому что оказался в самом выгодном положении. В любом деле кому-то приходится разжигать, так отчего же не мне? Я не отказываюсь и не ищу оправданий: я всего лишь вспоминаю и объясняюсь.
Он и не сопротивлялся. Не пробовал грозить, а тем более – упрашивать. Он понимал, что это бесполезно, и хотел одного – уйти достойно. Что же ему еще оставалось, на трех-то ногах? Я же сказал – правая задняя так и не разгибалась до конца…
Граф тоже держался спокойно до самой последней минуты. Я бы так не выдержал – сразу забрался бы за первый стол, повернулся спиной к этому кодлу – то есть к нам – и развлекся чем-нибудь увлекательным: заштриховывал бы клеточки в тетради через одну или через три, углом. А он все полтора часа простоял у края доски, выпрямив спину, твердо уперев ноги в пол, и слушал ту чушь, которую самозабвенно пороли все мы. Группа, наш куратор Дима Шубин и заведующий кафедрой Игорь Игоревич Горьков.
История с Графом начала разматываться еще после первой сессии. На одном факультете, в одном потоке, в одной группе мы оказались с ним не то чтобы уж совершенно случайно, но и не особенно сговариваясь. Так вышло. Мы никогда не были особенно дружны. Так: тренировались в одном зале, жили в одном
