зачем мне этот детский сад. Я не ответил, да он и не ждал. Натянул джинсы, свитер, схватил сумку и ускакал на трамвай. Через час ему надлежало быть у Богданыча, где он работал по-настоящему.
В конце концов он достал всех. Сначала спортивную кафедру. Они кричали про честь факультета, честь института – проще было помахать перед ним красным флагом. Он так же уставил рога и уперся копытами. На весенней сессии он умудрился завалить сразу три экзамена. Какие-то проблемы у него еще были с зачетами, какие-то хвосты висели по лаборатории… В общем, деканат решил, что им хватит других проблем, предложили решать кафедре. А наши преподаватели попробовали сыграть в демократию и спросить мнение группы.
Они сели за стол, лицом к нам. Втроем: заведующий кафедрой, куратор и староста группы. Граф отошел в сторону и прислонился к стене. Начал заседание, конечно, Игорь Игоревич Горьков – «Горе в кубе».
– Мы попросили вас задержаться, чтобы обсудить один, но крайне важный вопрос. Он касается судьбы вашего товарища. Согласно правилам нашего факультета, студент, не сдавший без уважительной причины три экзамена, подлежит автоматическому отчислению. И на Львова уже было оформили соответствующие документы. Но мы помним, как блестяще он сдал первую сессию. Может быть, в последующих его неудачах есть часть и нашей вины. Наверное, не следовало позволять ему свободно посещать лекции. Молодому человеку оказалась не по силам столь широкая самостоятельность. Он захлебнулся ею… Мы не хотим устраивать показательную порку. Мы знаем, что сами же виноваты в том, что случилось со Львовым, как и он сам. В той же степени. Но – dura lex, sed lex. А потому мы должны найти какие-то формальные возможности обойти собственное же постановление. Нам представляется, что в данной ситуации нашелся бы оптимально разумный выход, когда бы коллектив учебной группы походатайствовал за своего товарища. Тем более что в деканат уже обратилась кафедра математики. Они утверждают, что мы чуть ли не обязаны заставить Львова учиться. Что человек с такими способностями… В общем – решайте.
Он почувствовал неладное, а потому оборвался. Но – было уже поздно. Не следовало ему рассказывать и о кафедре математики, и о способностях. Чем более мы человека хвалим, тем вернее восстанавливаем против него родственников, друзей и прочих знакомых кролика. Но тогда ни он, профессор и доктор, ни куратор наш Шубин, аспирант, ни я – просто студент физ-меха, не думали, что группа потопит своего же товарища.
– …он что – считает, будто ему все позволено? Все как один горбатятся, сдают зачеты, экзамены… А Львов думает, что он может прийти, когда ему вздумается, ответить на пару вопросов – и готово – сбросил сессию. Нет уж, ты попотей с нами заодно, а тогда мы и решим, что ты можешь. И не смотри на меня так! Не боюсь я твоих кулаков!
– И не надо, – отозвался Граф.
Это были первые его слова за минувший час. Единственная разумная фраза, которую он мог вставить в этот гвалт. Юра Крохин, что кричал о кулаках, был почти клиническим
