проекты, не только не принесшие прибыли, но просто провалившиеся. Видимо, химик был замечательным ученым, вообразившим, что законы коммерции столь же просты, как законы химии.
Впрочем, это я загнул. Лично мне химические законы не давались никогда, и в этом смысле ничем не отличались от законов коммерции, которые тоже казались мне непостижимыми.
С директором же Гольдфарбу повезло. Честный и талантливый администратор, можете себе представить? Сочетание этих качеств было преподнесено в прессе с таким недоумением, будто со времен Пушкина гений и злодейство стали синонимами. Репортер из «уай. нет» так восхищался честностью и талантом коммерческого директора Леона Кантора, что у меня возникло подозрение: не хочет ли журналист таким ненавязчивым образом дать понять читателям, что рыльце у господина Кантора, конечно, в пушку, но вот незадача: не пойман – не вор…
Продолжая резать и не забывая после этого зашивать больных, Иосиф Гольдфарб приобрел известность, приумножал свой капитал и перед смертью «стоил» больше тридцати миллионов. То ли долларов, то ли шекелей – журналист из «Маарива» забыл указать единицу измерений, придя, видимо, в восторг от самого числа. Меня же оно привело в состояние легкого уныния, я-то ни разу в жизни не имел на счету суммы больше тридцати тысяч шекелей, да и это число мне удалось лицезреть на протяжении единственного дня, а потом пришлось выписать чек строительному подрядчику, и мой банковский минус стал его плюсом…
Интервью с бывшей женой Гольдфарба не получилось ни у кого – за год, прошедший после развода, Эяль успела выйти замуж, и новый ее супруг решительно пресек все попытки журналистов нарушить семейную идиллию. В отместку молодожен получил недвусмысленный намек в прессе, что именно по его вине распался замечательный брак Эяль и Иосифа. Все эти сплетни я прочитал по диагонали. Искусством новый муж Яэль не интересовался. Вряд ли он стал бы нанимать грабителей, чтобы заполучить в свою несуществующую коллекцию один-единственный подлинник пейзажа мало кому известного голландского художника Ван Страттена. Остальные три украденные картины, как выяснилось, и вовсе были копиями – отличными, мастерскими, неотличимыми от оригиналов, но все же копиями мастеров фламандской школы.
Из других родственников покойного упоминания удостоился племянник Гай Шпринцак, молодой человек лет тридцати, сын покойной сестры Гольдфарба. Поскольку у самого хирурга детей не было, интерес журналистов сосредоточился вокруг личности самого вероятного наследника. Бывшая жена была не в счет: ее адвокат, видимо, по приказу нового мужа, заявил, что Эяль не претендует и не будет претендовать ни на один шекель из наследства Иосифа.
«Она такая бескорыстная?» – спросил репортер.
«Она практичная, – был ответ. – В брачном контракте содержался пункт о том, что в случае развода Иосиф выплатит Эяль полтора
