на перекресток для длинного черного такси, для ЗиМа с белыми шашечками по бокам. А рядом с водителем – мы видим, узнаем – сидит Сергей Забелла, с длинной папиросой в зубах, он уже под сильной мухой или, как говорят поляки, под газом…
«…Я пад газэм, ты пад газэм, можа кедысь инным разам…»
А воздух пахнет сразу всеми на свете веснами, всем, что когда-нибудь с тобою будет, и всем, что уже было.
…Все, что было, все, что ныло,
Все давным-давно уплыло,
Утолились лаской губы и натешилась душа,
Все, что пело, все, что млело,
Все давным-давно истлело…
– А вот и нет! – кричит Алик Глебов, сын известного скульптора, прямо в раскрытый ящик новой радиолы «Минск». – Нет, уважаемый товарищ Петр Константинович Лещенко, еще не истлело и не утолились! Не натешились!..
…Уже не в школе и еще не в университете. В общем, нигде. Но лето! Но ведь уже кончается июнь! Скоро эти экзамены: поступишь или нет?
Пока же придуманный и тайно практикуется велосипедный цирк. Не дай бог, увидит отец, а про маму и подумать страшно.
Как же это делается? Очень просто.
Съезжаешь по проспекту вниз, стоишь на тротуаре, перекинув ногу через раму своего послушного коня, сделанного на минском мотовелозаводе. В метрах десяти троллейбусная остановка. Напротив цирк. Отец на репетиции или во дворе там, колдует над свои харлеем, американским мотоциклом, ветераном войны. Мама вся в телефонных междугородних переговорах: скоро на гастроли.
Главное, не попасться им на глаза.
Троллейбус захлопнул свою заднюю дверь. Трогаешь с места своего железного коня. Вперед, чуть сзади и правее. Вот-вот пересечем асфальт улицы Янки Купалы. Троллейбус включил скорость, теперь длинный подъем на площадь, тягун, как по-колымски говорит лыжница Саша.
Включаешься и ты. Равняешься с задней дверцей синего троллейбуса. Она как бы утоплена тут внутрь, есть выступ. Вот за него и хватаешься левой рукой, а правая – мертвой хваткой на правом рожке руля.
Все остальное делает троллейбус. Он ноет электромотором и несется вверх, а твоя левая рука уже как часть его, троллейбуса, пальцы железные, держатся за дверной выступ, велосипед под тобой бежит наверх, педали забыты.
Вот миновали, справа и позади оставили серое здание штаба авиации. Вот уже, высоко над головой, балюстрады профсоюзного дворца. А вот и площадь.
Тут отцепляешься, прощаешься с удивленными лицами в троллейбусных окнах, и тогда плавный вираж вправо, едешь победителем по брусчатке площади и кружишь круг почета вокруг огороженной досками глубокой, огромной ямы, просто бездны, для фундамента памятника Сталину; он, правда, еще жив, но уже памятник. А яма такая громадная, бездонная… «Здесь будет город заложен», учили в школе пушкинского «Медного Всадника».
Зимой катаемся здесь на коньках. Бабушка идет и говорит:
– Ты ж только
