style="font-size:15px;"> Ах, удивление! Ах, радостная неожиданность! Шурик, откуда? Как ты нас нашел? Мы с Сашкой, твоей тезкой, говорили о тебе сейчас, тебе икалось? А ты совсем не жаркий, не горячий. Прятался от солнца? Купался и замерз, долго в воде сидел? Руки холодные, холодный нос.
– Не ждали? У Репина картина такая есть.
– Верим, верим. Ты все знаешь, мальчик умненький. Снимай доспехи, ложись к нам в серединку, мы как печки.
– Так нагрелись?
– А лучше, Сашка, я вас вместе сверну в рулон, в эту холстину…
Через минуту тот же Алинин голос:
– Ну, мучаетесь, бедненькие? Мне вас жалко. Саша, веди его в лесок, ей богу… И мне спокойнее, вздремну.
Лесок с холмом посередине. Саша вдруг останавливается, больно ногам, колются сучки. Быстро идет назад и возвращается, уже в босоножках на каблуках; купальный костюм темно-синий, легкий загар, высокая и тонкая.
Молодые сосны стоят близко друг к другу.
Она совсем послушная, и, улыбаясь, кладет руки на сосновый ствол, обхватывает его, кора чуть шуршит под ее ладонями, тонкими пальцами.
Она поворачивает назад голову и через плечо с улыбкой говорит:
– Но так нас все легко увидят.
Опускается под сосну на сухую редкую траву с зеленым мхом, отбрасывает в сторону несколько маленьких шишек:
– Колючие, вопьются в спину.
Легкими волнами накатывает ветерок, и снизу от реки слышны детские крики. Плывет издалека музыка, может, от дома отдыха, а может, там пионерский лагерь. Слышен и поющий мужской голос, низкий и медленный.
– Ты слышишь, Саша?
– Да…
– И голос?
– Да…
– Поль Робсон.
– Да?..
– Блюз «Сан-Луи».
Поднявшись, она торопит:
– Быстрей к Алинке! И поесть.
– Вы взяли что-нибудь?
– Хлеб с помидорами. И с солем.
– С солью.
– Соль это он, мужского рода. А ты тоже есть хочешь?
– Тоже.
– Мы с тобой тонкие, звонкие и прожорливые, да?
Многое просто непонятно. Например, почему она так раздражена, так недовольна всем в тот жаркий день у себя дома, на топчане у окна, на веранде между дверью с крыльца и кухней.
Коля Лазарев с нами, играем в карты, пробуем дремать, опять болтаем. Лень, истома, солнце в окно жарит, слепит. В такие вот моменты чувствуешь всего так много, что не сказать даже себе, не то что рассказать другому. Время как медленный поток чего-то густого, вязкого. Это беспокоит, ноет внутри тебя тревогой, предчувствием чего-то неприятного. Все замечаешь, голова трезвая, работает, а двигаться не хочется, даже не можется; вялость, млявость какая-то. Ждешь, когда это пройдет, но в то же время как бы и длишь это, не сопротивляешься, что-то приятное в этой вязкости, она засасывает, втягивает, одурманивает;
