прибавил температуру лишь тогда, когда ощущения притупились, сменившись практически равнодушием, и тело с благодарностью отозвалось на поблажку, отпуская напряжение из мышц.
Горячая вода расслабляла – и именно поэтому Филипп не стал задерживаться в душе. Он никогда не видел смысла в том, чтобы лишний раз потакать себе; всегда был ориентирован на цель – порой в ущерб процессу, пусть отец и не раз сочувственно качал головой, с досадой проходясь по этой его черте.
«Ты слишком строг к себе, мальчик мой. Поверь, мир не рухнет, если ты будешь хоть немножко себя жалеть».
Филипп знал, откуда растут корни этой особенности, но ничего не мог поделать со своим прошлым. Приютское детство, холодное и жестокое; чудо в виде протянутой руки Бруно Хорста – и вечная, на всю жизнь затянувшаяся попытка доказать, что он лучше всех, что он достоин этого чуда, что его есть за что любить.
И откровенная жалость во взгляде приемного отца, который, кажется, обладал этой редкой чертой – умением любить просто так, ни за что, без доказательств и причин.
Бруно обожал приемного сына, и, казалось, не было ничего в целом свете, что могло бы поколебать его привязанность… но Филипп все равно брал вершину за вершиной, чтобы показать отцу, что тот не совершил ошибки.
Школа с отличием, технический университет, армейский контракт, должность специалиста по баллистике в Комиссии, назначение главой лондонского филиала… блестящая карьера Филиппа была подчинена одной-единственной цели, а за холодным фасадом скрывалось умение сводить свой мир в четкий, сияющий фокус, ставить свои страсти на службу себе.
МакГрегор обладал критичным, холодным умом; он умел видеть недостатки – но в свои тридцать с лишним лет еще не обладал мудростью, достаточной, чтобы научиться их прощать. Единственным в целом свете человеком, которому он был готов простить все, был Бруно Хорст, но слепая привязанность Филиппа не распространялась ни на его образ жизни, ни на организацию, которую возглавлял его приемный отец.
И он был органически неспособен полюбить, закрыв глаза на недостатки человека. Личная жизнь МакГрегора насчитывала всего три имени, и более-менее серьезными были лишь последние отношения – но и они продлились совсем недолго, не выдержав его холодной отстраненности и открытого нежелания впускать кого-то в свою жизнь, раскрывать свои секреты.
За непроницаемыми шторами обнаружился робкий проблеск света; последние дни октября решили побаловать теплом, и низкая облачность медленно рассеивалась, сменяясь безоблачным высоким небом.
МакГрегор достал аптечку и наконец-то занялся раной – лишь в конце, уже закончив неловкую перевязку, вспомнив, что в прошлый раз занимался подобным не самостоятельно. Поток рассеянных мыслей совершил обманный круг и вновь привел Филиппа к проблеме, к которой он все никак не решался подступиться.
Габриэль.
МакГрегор с тяжелым вздохом бросил полотенце на разобранную кровать и сдернул со стула рубашку. Одеваясь, он размышлял о
