делать попытки получить доступ к прессе, прежде всего к газетам.
Представители наиболее радикальных крыльев идеологического спектра – «ультраконсерваторы» и «революционеры» – не предпринимали подобных попыток, причем причины были разными. Для ряда «консерваторов» (например, для А.С. Шишкова) неприемлемо было само обращение к публике, к широким слоям населения. Они полагали, что политика – дело автократа, а подданные должны без рассуждений исполнять его волю. «Революционеры» же прекрасно понимали, что их взгляды нецензурны и что необходимо, напротив, всячески скрывать их от властей. Все прочие идеологи стремились вступить в союз с правительством, доказав ему, что нужно следовать предлагаемым ими путем, и получить возможность выпускать периодическое издание (желательно – газету) с политическим отделом.
Здесь стоит пояснить, что понималось тогда под политическим отделом. Речь шла о возможности печатать сведения о политических событиях за рубежом, главным образом в форме переводов из зарубежных газет. Монополия же на политические суждения и оценки принадлежала власти, поэтому внутренние события и государственные акты вообще не подлежали обсуждению частными лицами. Политические отделы (в такой форме) имелись в принадлежавших государственным ведомствам газетах («Санкт-Петебургские ведомости», «Московские ведомости», «Русский инвалид» и др.) и некоторых частных журналах («Сын Отечества», «Вестник Европы»).
Единственная частная газета с политическим отделом «Северная пчела» была официозом: во-первых, газете «сообщались» от правительственных инстанций материалы политического содержания, которые издатели беспрекословно печатали; во-вторых, нередко такие материалы им заказывались (с последующей апробацией III отделением и непосредственно царем), в-третьих, если такие материалы создавались издателями по собственному почину, они также проходили апробацию в III отделении. Таким образом, в определенной степени газета имитировала общественное мнение, выражая на самом деле точку зрения правительства. Но только в определенной степени.
В самодержавном государстве, где, казалось бы, политика была полностью исключена из публичной сферы, политическим становилось почти любое высказывание: и отзыв на постановку в императорском театре, и оценка действий полицейского, и даже рецензия на новый роман. В таком контексте деятельность журналиста, высказывающего личное мнение, неизбежно способствовала расширению сферы публичного и сужению, пусть в весьма небольшой степени, власти автократа.
В свете сказанного особое значение приобретает изучение взглядов и стратегии (в отношениях с правительством) тех журналистов Николаевской эпохи, которые претендовали на роль идеологов. Мне представляется интересным рассмотреть под этим углом зрения Булгарина и Пушкина. Эти ключевые фигуры русской литературы 1820—1830-х годов уже не
