обуревали его сейчас. Было, несомненно, и желание, но где-то далеко-далеко, а прежде он чувствовал нежность, обожание, страх, что всё это может исчезнуть, и оттого очень хотелось крепко-крепко держать Танечку за руку, и он неотрывно глядел на её профиль, ощущая, как она молча отвечает ему…
– Старичок… Глеб, ты что, заснул? – Павлик довольно ощутимо хлопнул его по плечу. – Нам пора, пошли.
– Куда? – с трудом возвращаясь в реальность, спросил он.
– На электричку, естественно.
– На электричку? А мы что, должны ехать?
– Однако ты вчера перебрал. До завтрашнего утра выветришься, до планёрки? А то Хохлов «полкана» спустит.
– А кто, собственно, таков этот Хохлов, – бодро в рифму отозвался Глеб, не сводя глаз с повернувшейся Танечки, – обыкновенный занудистый и лысый наш начальник. И почему я должен его уважать и… любить. – Он смотрел в глаза Танечки. – Нет, не буду. Я буду любить Татьяну…
Мельком он отметил, что в углу Ольги Захаровны наступило молчание, но отвлекаться не стал и повторил:
– Я буду любить Татьяну.
– Ради Бога, люби, – согласился Павлик. – Только поторопись, иначе на самолёт опоздаем.
– Какой ты всё-таки пошляк, – негромко резюмировал Глеб и неохотно поднялся. – Я не прощаюсь, Танечка. – И театрально развёл руки: – Друзья, я не люблю прощаться. Я всех люблю, желаю всем всего…
– Всем – до свидания, – перебил его Павлик и подтолкнул Глеба.
Под разноголосое «до свиданья» они вышли на крыльцо. Тяжеленная авоська с харчами мигом очутилась в руке Глеба, и он не успел ни возразить, ни последний раз взглянуть на Татьяну. Фёдор Никитич и новый свояк Павлика проводили их до ворот, и тут втроём выпили на посошок, потому что Павлик отказался наотрез, и, ёжась на неожиданно постудевшем ветру, они зашагали по улице.
Авоська была явно не его весовой категории, и через сотню метров Глеб предложил Павлику вернуть её родителям. Тот осуждающе покачал головой, пригрозил ничем не делиться и присовокупил авоську к необьятной сумке.
– Да ладно уж, – забрал её обратно Глеб. – Паду как загнанный мерин, пусть совесть тебя замучает.
– Пади, пади, – безжалостно согласился Павлик, размашисто вышагивая по дороге.
Он уже пришёл в себя и обрёл привычную устойчивость. И Глеб позавидовал ему, ибо чувствовал себя не очень хорошо: весёлость исчезла, на смену ей приходила тоска и лишь воспоминание о Танечке поднимало настроение. Авоська ощутимо оттягивала плечо и резала руку, так хотелось оставить груз в ближайшей луже, но он вынужден был тащиться с ним на электричку.
А почему, собственно, он не может поступать так, как ему хочется?
Почему он должен расставаться с тем, без чего – он был уверен в этом – ему невозможно будет жить дальше?
Глеб остановился.
– Паша…
– Давай
