style="font-size:15px;"> «Нет, – как можно мягче сказал музыкант, – все мои песни написаны для всех моих поклонников».
Можно представить себе степень обиды, разочарования и всеобъемлющей боли бедолаги-солдата, ведь он верил, так искренне верил, что все эти песни каким-то образом были адресованы ему. Эта ситуация не повлекла за собой никаких последствий для самого музыканта, но именно на подобном разочаровании и боли может разгореться костёр смертоносной, жгучей ненависти.
Я не эксперт, но точно знала, что моя любовь к Клоду была тесно сопряжена с уважением, и именно поэтому с моей стороны никогда нельзя было заметить неуместных «поползновений» в его сторону. Я любила и уважала Клода настолько сильно, что не делала даже самых маленьких намёков, призванных продемонстрировать степень романтической и сексуальной увлечённости.
Самое интересное произошло спустя два года нашего почти непрерывного общения. А интересное заключалось в том, что моё чисто фанатское обожание превратилось в спокойное бескорыстное чувство благодарности. Обожание всегда проигрывает молчаливой благодарности, потому что оно – всего лишь слепое благоговение и раболепие, не имеющее под собой таких важных чувств, как беспокойство, забота и безусловная тихая любовь, которой неважно, полюбят ли её в ответ.
Однако ко всему этому прилагается ремарка – эта самая безусловная тихая любовь иногда мешает мыслить трезво, если твой кумир попадает в какую-либо неприятную историю. И не имеет значения, хорошо ли он поступил, плохо ли – ты всё равно будешь его любить, потому что он становится твоему сердцу как родной, – ни больше, ни меньше.
Поклонники делятся на два типа: осуждающие (потому что они искренне полагают, что любовь даёт им это право), и смиренные (согласные с каждым словом и действием тоже из-за любви). И вот сиди и думай, к какой категории ты относишься.
Учитывая моё личное знакомство с Клодом, я относила себя к первой. Родные люди всегда осуждают друг друга из-за всевозможных треволнений. Словом, я считала себя правильной фанаткой (а через некоторое время и подругой), однако я не смогла заметить в Клоде то, что в итоге повлекло за собой большие последствия – боль.
В его глазах всегда была боль – «фоновая», неярко выраженная, зарытая где-то очень глубоко, но периодически дающая о себе знать.
Раньше мне приходилось быть свидетелем странного поведения Клода, вроде того, что иногда он предпочитал одиночество компании друзей, причём такие периоды у него наступали резко, непредсказуемо; иногда он выглядел слишком отстранённым и иногда – хоть мне, признаться, это всё же очень не нравилось – злоупотреблял травкой. Я искренне считала, что он просто уставал – ещё бы, такая плотность графика могла измотать физически и морально кого угодно, – но заметила кое-что интересное: то, с каким пониманием смотрели на него Майк и Генри.
– Вы, ребята, точно что-то знаете, – сказала им я, когда уже в третий раз заметила странное состояние Клода.
– Мы знаем
