в небо.
Сколько случаев могло бы быть?
Выработавшие топливо стержни, сваленные в большие горячие кучи. Они думали, что проклятие Тутанхамона – это хиханьки? Брат! Жди, пока какой-нибудь археолог-двадцать-пятого-века не откопает заряд этого дерьма! Ты пытался рассказать людям о сплошной лжи, о неприкрытой, голой лжи, о том, что атомные электростанции готовы убить миллионы и превратить огромные пространства земли в стерильные и безжизненные. И ты получал взамен пустой вытаращенный взгляд. Ты обращался к людям, жившим то при одной администрации, то при другой, и чиновники, выбранные ими, произносили одну ложь за другой, затем лгали о лжи, и когда та ложь бывала обнаружена, лжецы говорили: «О Боже, я забыл, прошу прощения». И люди, выбравшие их, поступали как христиане и прощали. Невозможно поверить, сколько их было, норовящих действовать так, если не вспомнить, что П. Т. Бернам говорил о необычайно высоком происхождении простолюдина. Они смотрят вам прямо в лицо, когда вы пытаетесь сказать им правду, и сообщают вам, что вы полны дерьма, американское правительство никогда не лгало, не лгать – это то, что сделало Америку великой. «О дорогой Отец, имеются факты, я породил их своим маленьким вопросом, я не могу умолчать, что это был я, и что поделать, я не могу лгать». Когда вы пытаетесь говорить с ними, они смотрят на вас так, будто вы бормочете на иностранном языке. Прошло восемь лет с тех пор, как он почти убил свою жену, и три – с тех пор, как они с Бобби были арестованы в Сибруке. Бобби – по общему обвинению в нелегальной демонстрации, Гард по более специфическому – владение незарегистрированным нелицензированным огнестрельным оружием. Остальные позабавились и разошлись. Гарденер сидел два месяца. Его адвокат сказал, что ему повезло. Гарденер спросил адвоката, знает ли он, что сидел на бомбе замедленного действия и вялил свое мясо. Адвокат спросил, как насчет психиатрической помощи. Гарденер спросил адвоката, как насчет того, чтобы заткнуться.
Но он был достаточно осторожен, чтобы не участвовать больше ни в каких демонстрациях. В любом случае хватит. Он воздержался от них. Они отравляли его. Однако, когда он пил, его мысли неотвязно возвращались к теме реакторов, стержней, замедлителей, невозможности затормозить цепную реакцию, если она началась.
К атомкам, другими словами.
Когда он выпил, его бросило в жар. АЭС. Проклятые атомки. Это было символично, да, конечно, не надо быть Фрейдом, чтобы догадаться: то, против чего он действительно протестовал, был реактор в его собственной душе. Что касается сдержанности, Джеймс Гарденер имел плохую тормозную систему. Там, внутри, сидел некий техник, который страстно желал бы воспламениться. Он сидел и играл всеми дурными переключателями. Этот парень не был по-настоящему счастлив, пока Джим Гарденер не доходил до китайского синдрома.
Проклятые мерзкие атомки.
Забудь их.
Он пытался. Для начала он пробовал думать о сегодняшнем ночном чтении в Нортистерне – забавная шалость, спонсором которой была группа, называвшая себя Друзьями Поэзии, – название, которое
