Иначе вся наша жизнь не имеет смысла. Прибудьте на Са́лкс, проявите милость. Я вас не тороплю.
Посмотрев на торговца, застывшего в прикосновении чужеземных рук, она покинула хижину тайку́, выйдя на свежий воздух. Стражники ждали ее, не двинувшись с места, но Га́рпин уже был возле шлюпки. Теперь все было в руках юной девушки, ищущей всем сердцем ответы.
«Какое же это отвратительное занятие – выискивать в своих экскрементах маленькую золотистую брошь, – подумала Бирви́нгия, морщась от действий, исполненных мерзостью. – Великая кэ́ра! Во мне столько дерьма, что я могла бы удобрять целые поля».
Лучистое полуденное солнце, зависнув в зените, потоком ласкового тепла пало на ее широкую спину, покрытую серой мантией. За последние пять дней мук, ломоты в коленях и спине оно единственное было ее постоянным гостем, как надежда на спасение. Попасть в это место тьмы и холода свет мог лишь сквозь брешь небольшой пещеры, зияющую словно знаком молнии над головой. На то был особый час, когда луч проникал в подземное лоно меж просвета густых крон хвойных шулье́р, и он равнялся двенадцати.
Длиной в пять старушечьих ладоней, разрез манил взгляд краешком свободы, до которой пролегали поросшие зеленым мхом выступы, устремляя ввысь свой росистый покров. Иногда Бирви́нгии казалось, что это око шестипалого Бога взирает с тоской на ее мытарства. В ложбинах мохового каменного дна пещеры искрилась кристально чистая родниковая вода, приносящая в это место холод, кусающий босые пятки сильнее злющих псов.
Ополоснув брошь в студеной воде, плодотворица озадаченно взглянула на детали этой маленькой вещицы, которые, имея уйму свободного времени, смогла разглядеть. Смыкающиеся золотистые дуги, а внутри змея, опоясывающая меч, все выполнено довольно искусно и детально, украшено россыпью драгоценных камешков красного и изумрудного цветов. Подоспевшая головная боль напомнила об утраченной палманэ́е и семечке хвойной шулье́ры, помещенном глубоко в э́льту. Это место зудело, о, как оно зудело.
Она не раз, копошась в затылке, пыталась достать это маленькое семечко, но все попытки оказались тщетными, толстые старушечьи пальцы только изранили нежную зону. Из-за опасности такого соседства с этим надо было что-то делать. Семечко набухло и наверняка уже проросло. Старуха чувствовала это по нескончаемой жажде, по боли, проникающей в шею, но, черт возьми, никогда еще не была столь беспомощной.
Хвала ботанике Э́йферта, что она любила с детства, не зря за эти труды она казнила дряхлую Пэтси́рру, призывающую их жечь. На одной из пожелтевших страниц этой книги Ги́рвуд Э́йферт довольно подробно описал свойства аскийского мха: «Он токсичен и в больших количествах опасен для жизни». И это был тот самый шанс, который она видела в этой полутьме. Травить себя, но не для того, чтобы умереть, рассчитать дозы в попытках создать неблагоприятную среду для прожорливого семечка. Может быть, это поможет и умное растение, словно заноза под кожей, покинет дряхлую плоть.
Трясущейся рукой она положила пучок мха в рот и разжевала отвратительно
