вибрацию взад-вперед, в такт движению поршней паровоза, вращавших колеса. Движение ускорялось, вагон пару раз качнуло на стрелках, а стук колес становился все более ритмичным и монотонным. Рудольф зевнул, повернулся на бок, натягивая на плечо старенькое папино пальто. Поспать еще? Пожалуй… И он снова закрыл глаза.
Глава 2. Чита
1912 год. Чита.
День выдался ярким, солнечным, и льдинки, покрывшие за ночь края луж по углам плаца, к дневному построению уже растаяли. Сам плац, загодя очищенный от снега, обдуваемый теплым ветерком, под лучами весеннего солнца выглядел празднично. Кучи снега, громоздившиеся по его краям, день ото дня становились все более ноздреватыми и рыхлыми, и днем от них по плацу текли ручейки. А от рек – Читинки и Ингоды – сейчас несло теплым воздухом, и, похоже, там уже начинало что-то зацветать, потому что иногда к аромату мокрой земли примешивались дразнящие запахи молодой травы. А еще ветер нес со станции запах дыма и уголька, и это напоминало о дороге и о доме.
Рудольф в чистенькой, тщательно отутюженной форме и с винтовкой на плече стоял, вытянувшись в струнку, напротив столика с текстом Присяги. Все, как учили. Около столика стоял незнакомый высокий усатый офицер, а рядом с ним – лютеранский священник. Говорили, что он приехал специально ради них из Иркутска. А лютеран-то в роте было всего двое: сам Рудольф и еще кто-то из первого взвода. Все остальные были православными, и их выстроили квадратами напротив четырех других столиков. Все сейчас ждали командира роты, подполковника Гинейко, а тот беседовал с каким-то гражданским немного в стороне от знамени роты.
Рудольф, скучая, косился на горы. Собственно, горами их было не назвать, – так, сопки. Вот после Байкала по пути у них были горы, аж дух захватывало. Впрочем, дорога в Читу за эти месяцы стала стираться из памяти. Потому что основным воспоминанием ушедшей зимы был холод. Они приехали в Читу после обеда, солнце стояло высоко. Пока выгрузились, построились и пошли от вокзала куда-то вверх и влево, Рудольф уже замерз, и на подходе к казармам ощутимо дрожал. Было, наверное, минус двадцать, а может, и холоднее. Город был побольше Пскова, встречались здания с интересной архитектурой. Впрочем, Рудольфу сейчас было не до красот: морозный воздух обжигал.
А дальше начались будни учебного подразделения, тоже пропитанные холодом. На плацу, на переходах в столовую, а главное – в казарме. От деревянных стен, казалось, дуло ледяным ветром: в помещении стояло не более шести градусов тепла. Греться можно было только около нескольких печей, но жизнь молодого солдата расписана по минутам. Приходилось терпеть. Уставы зубрили, сидя в классе прямо в шинелях. Так шли дни за днями – зубрежка, строевая, бесконечные упражнения с оружием и снова зубрежка. Не так штыком колешь, не так койку заправляешь, не так слова запомнил… Правда, до мордобоя пока не доходило. Хотя поговаривали, что это вещь обычная.
