не могла. Бабушка одним словом невестку окорачивала.
– Уходи! – и дверь закрывала перед носом, когда та являлась скандалить.
Братиков они к себе ночевать брали, когда отец погиб, а мать устроилась посменной уборщицей на круглосуточное производство. Бабушка кашей накормит, Ольга книжку почитает, они и засыпают на кровати валетом под одним одеялом.
Потом Алевтина как одинокая и многодетная сдала Мишку и Сашку в интернат. Хотела дочь туда пристроить, но бабушка не позволила.
– Сама выращу, – сказала.
– Трудно с мальчишками, – позже пояснила Ольгуне. – В казенном доме их лучше управят. А мы с тобой вдвоем тихо-мирно поживем.
И вскоре после того померла.
Целый день они тогда белье настирывали, и свое, и братиков, и «пьяницы безголовой». Вечером Ольгуня-старшая пожаловалась на слабость, прилегла в одежде на кровать и заснула. Младшая потихонечку помолилась, свет погасила и тоже легла, а наутро оказалось, что бабушка уже холодная и не дышит. Врачи сказали, несколько часов как скончалась.
– Праведница была, оттого легкую смерть Господь послал, – переговаривались тетки на отпевании. – Это счастье, так уйти. Не болела, не мучилась…
Ольгуне-младшей это не казалось счастьем. Но она стала лгуньей по примеру бабушки, начала обманывать себя, притворяясь, что верит в жизнь вечную, ходила в храм за утешением, плакала о том, что человек слаб, подвержен гибельному разрушению. Пела на клиросе, помогала посильно по хозяйственным делам.
Церковные тетушки ей приработки находили. С детьми посидеть, дом прибрать, стариков присмотреть, в магазин им сходить и прочее. Алевтина уж и не думала дочь никуда сдавать, все домашние заботы были на той.
Порой в приступе острой алкогольной недостаточности Алевтина в нетерпении ждала дочь, чтобы перехватить копейку. Знала, что та бережливая, денежку, хоть и маленькую, старается копить, откладывает.
Просила:
– Слышь, доча, дай мне рублей сто, или лучше двести. Душа не на месте, надо поправить.
Ольгуня доставала из потрепанного кошелька одну или две бумажки по сто рублей, протягивала матери. Молча. Просящему дай.
Алевтина тут же ноги в сапоги, шальку, пуховик. Одежда хорошая, теплая, почти неношеная, тоже Олька из церкви носит, жертвуют. А чего не жертвовать, если вещи девать некуда? На помойку теперь и то бесплатно не отнесешь.
– Спасибо, выручила. Ты не думай, с получки отдам я.
И бегом, только двери хлопают.
Был у матери определенный кодекс чести, пообещав, она отдавала долги, если про них помнила, конечно. Но Ольгуня всегда отказывалась отдачу принимать.
Мария
Мария со школьного детства привыкла к отторжению: девочки шептались о чем-то важном и замолкали, стоило ей подойти. Однажды десятилетняя Маша спросила одноклассницу в неформальном общении, во дворе:
– Ань!
