самой процветающей державой, – упорствовал поручик.
– Но и монархию не нужно, друзья, идеализировать. Революция не была случайностью. Царь, возможно, человек хороший, но правителем оказался никудышным. В одну войну ввязался, вторую. Обескровил, истощил страну, а в критический момент, вместо того, чтобы власть употребить, бесхарактерно отрекся от престола.
Мы запутались в вечных вопросах: что правда, что ложь, кто виноват и что делать? Для меня теперь совершенно очевидно, что в Гражданскую выбор шел между двумя равновеликими неправдами. Мы защищали одну неправду, приведшую к революции, от другой, разрушившей страну и выкосившей самый плодородный слой общества, взращивавшийся веками. К сожалению, не нашлось в России силы, которая привела бы ее к той единственной, приемлемой для всех правде, – попытался подвести черту, подполковник.
– Верно! Жизнь – это река, у которой два берега: берег добра и берег зла. А между ними множество течений. Одни несут к берегу добра, другие к берегу зла. Нашу же страну, похоже, подхватили потоки, несущие прямо в преисподнюю, – с грустью произнёс штабс-капитан.
– Русский всегда идет вперед. Но иной раз прямо к обрыву, – начал было есаул, но подполковник его перебил:
– Господа, есть факт – большевики победили. И оттого, что мы сейчас с умным видом рассуждаем, нужна демократия, не нужна демократия, ничего не изменится! Давайте лучше подумаем о том, как нам жить дальше. Ведь мы оказались изгоями в своей собственной стране, и даже хуже – объявлены ее врагами.
– Крамола кругом! – прокричал вдруг ротмистр Пастухов, дико вращая глазами.
– Тихо, тихо, господин ротмистр! Не волнуйтесь – зачинщиков уже арестовали, порядок в гарнизоне восстановлен, – привычно успокаивал его штабс-капитан, выводя контуженного на свежий воздух.
На крыльце Пастухов принялся отчаянно растирать лицо. Буйная растительность, забывшая бритву, закрывала всю его физиономию, оставив в неприкосновенности лишь губы, нос и горящие безумным огнем глаза, да на макушке поблескивала загорелая лысина.
– Проклятая контузия! – Ротмистр расстегнул тугой воротник, глубоко вздохнул несколько раз. – Вроде отпускает… благодарствую. Волноваться совсем нельзя… Идите, я немного подышу, – оправдывался он, виновато улыбаясь.
Золотая лихорадка
1931 год.
С появлением в гарнизоне женщин его обитатели разделились на два дружественных, но с разными интересами лагеря: холостяков и семейных.
Последних, установившаяся, размеренная, полная домашних забот жизнь устраивала. Лосев, правда, тосковал по семье, оставшейся во Владивостоке, но вместе с тем понимал, что шансов найти её нет. А якутка Соня, не чаявшая в нём души подарила ему двоих замечательных мальчиков. Старший уже помощник – носит дрова к печке, воду с ручья. Второй вьюном в зыбке ворочается, подвесом поскрипывает.
Холостяки же чувствовали себя обделенными.
