выросший тугой живот. Она беременность не скрывала, проблемы из нее не делала, жила, как была – она не стала отказываться даже от курения, к которому вместе с сестрой пристрастилась еще в школе.
Их мать тоже курила – только у нее это было с войны.
На брюхатую невесту смотрели без осуждения, и дело не в новых временах, дозволивших больше свобод. Судя по веселым скабрезностям стариков из числа гостей, – молодая была хороша именно тем, что на сносях; она плодородна, а значит, в семье будет много детей, а значит, будет счастье.
Оно и было. Женщина-вишенка и муж ее, сухой жердь, счастливо зажили вместе – врач деревенский и добродушная жена его, домохозяйка.
Сестра на свадьбе у сестры, конечно, тоже была. На свадебных фотографиях у нее блестящее лицо, наряд из несочетаемых друг с другом цветов. Считая себя человеком творческим, она творила моду, которая, объективно говоря, модой не была, а была нелепостью. Она пренебрегала полутонами, сочетая синее с лиловым, фиолетовым, сиреневым, считая их подходящими друг к другу и, также не очень разборчивая с оттенками других цветов, могла вырядиться черт знает во что.
Она была яркой, ей этого было достаточно.
Когда вышла она в большой мир дипломированным специалистом, то потребность в учителях младших классов уже иссякла – наслушавшись профориентирующих советов, в школы пошли многие, так что к выпуску она могла довольствоваться только поденкой, «почасовиком-затейником», – как, не умея впадать в уныние, величала себя молодая учительница.
Через года два-три вышла замуж за моряка. В городе, кроме педагогического, была еще мореходка – мальчики ходили к девочкам, педагогика венчалась с морским делом часто, а перед входом в общежитие педвуза, «бабьего царства», часто вспыхивали драки; «дело молодое».
За нее, кстати, никто никогда не дрался. Да, и сама она училась днем, вечером ходила в кино и на танцы, а ночью спала. Не была она такой, как соседка ее по общежитию, которая, из деревни вырвавшись, сорвалась, меняла парней, как трусы, а однажды, тайком от всех, выбралась из своей комнаты на свидание по водосточной трубе.
Не из таких была девушка-слива.
Она была девушкой не столько серьезной – был и у нее, громкий, стремящийся к металлу, смех – она была, скорей, деловой девушкой, быстрой, живой, производящей впечатление уверенной ясности, что делало близко посаженные синие глаза ее очень уместными на длинноватом этом лице.
Она не вышла замуж, она, скорей, завела себе мужа. Он был чуть младше ее, он должен был стать моряком, дело свое любил, у него была борода уже тогда, густая, светлая и, в сущности, он был похож на викинга – а может, и был потомком мореходов, которые где только не наоставляли свое семя. Он был не вял, не бесхребетен, но в делах женитьбы не очень тороплив.
Она взяла его в мужья, о чем он вряд ли жалел когда-нибудь.
Из моряка не вышло моряка. Очень скоро остановилось в их городе морское время – и промысел зачах,
