мужик ей нужен, чтобы всю эту водицу мутную болотную из сердца высушить. Шёл ей уже шестнадцатый год, отец её жил в Киеве всю жизнь, и его отец тоже. Да и дед, как говорят, отроду тут землянки рыл. Хотя дед погиб от аварской стали, когда отец был ещё младенец. Попала теперь Полуна в дворовые девки к жене самого наследника княжьего. К Полеле. Та, сказывали, из Полесья пришла с древлянами, пленницей.
Хозяйка была старше её, но не на много. И всё ещё разделяла девичьи забавы – гадать, ворожить, петь о красных молодцах. Тихая и спокойная Полуна нравилась Полеле, и та не спешила свою служку просватывать. Да и никто ей мил не был – только чудной паренек из дальних краёв. Не знатный, не местный, жил он с чернецами христианами, которых добрые киевляне обходили за версту.
Звали его Жегор. Слава мастера давно бы сроднилась с ним, да козни княжьи тому мешали. А ещё – скромность и робость самого Жегора.
– Что, Полуна, на своего хромоножку ходила смотреть? – смеялась старшая теремная служка.
– Не сердись, что тебя не взяла, сестрица, – говорила Полуна. – Да чернецам жениться не велено. А то бы тебе жениха сыскали греческого.
Девушки смеялись.
– У меня и тут есть посмотреть, – отвечала служанка, – из данов варяжских.
– Увезут тебя в ледяные страны, будешь шубу снежную, да понёву каменную носить, – говорила Полуна.
И снова смеялись. Девка кусала пухлую губу, и босой ногой топала по полу в клочьях льна.
А Жегор сидел себе на колоде и резал по длинной балке чёрным лезвием. Всё травы, да цветы. Он делал это изо дня в день, спокойно и молчаливо. На лице его светилась благодать. А из-под лезвия выходили узоры на зависть всем окрестным мастерам, на радость всем киевлянам и гостям. В особенности же – людям в чёрных одеждах. Их звали христианами. Было их немного, казались на люди они редко, но теперь уже коренные киевляне полянского племени не гнали их, как то было раньше. Аскольд велел не трогать и даже разрешил поставить теремную церковь.
Как жизнь свела с ними Жегора? Как хромоногий мальчик из Новгородских болот оказался в самом Киеве, да сменил рваные порты с дряхлыми лаптями на малахитовый кушак и кожные опанаки с гнутым мысом? Как из запуганного зверька, из рабчонка, стал он мастером?
Жегор смотрел по вечерам на суровый тёмный лик, что написал для киевской братии греческий монах. И пытался найти в нём ответы на все эти вопросы. А главное – было во всём том неведомое его уму высшее предписание или не было? Сам он хозяин своей судьбы или каждый шаг его – стежок в сложном узоре, который ткут высшие силы, и который уже есть во всей своей завершенности, и только для него, маленького человечка, узор этот неведом.
Потому ли, что человечек идёт по тропинке времени, а высшие те силы парят над всеми тропками и путями, там, где времени нет, и где всё, что должно быть – уже есть?
Тёмный лик со стены молчит. Копоть покрывает брёвна кельи, трещит лучина
