Начнет свою канитель молоть, тараканы со скуки помирают – ничего понять невозможно. Андрей Палыч чего и сбежал-то от нас – заговорил он его до полной потери сознания. Мы-то привыкшие уже, внимания на него не обращаем. А Андрей Палыч, человек культурный, вежливый, слушал, слушал, да и давай бог ноги. Его же до морковкиного заговенья не переслушаешь.
– Помолчи, Настасья! – строго приказал Кузнечкин. – Телезритель должен нашу истинную суть понять. Только тогда полная картина образуется.
– Ты, что ль, эту суть объяснять будешь?
– Соответственно. Поскольку тоже Андрюхе родственником через бабу Дарью прихожусь. Они, конечно, Журавлевы, а мы – Кузнечкины. Но это вполне понятное дело. Поскольку баба Дарья вторым разом за Кузьмой Ерыгиным была. А если брать в целом и общем – все мы из данной деревни происходим. У деревни какое прозвание? Журавлевка!
– Вы хотите сказать, что Андрей Журавлев из ваших мест?
– О чем и толкую! Дед его до самой войны здесь проживал, пока на фронт не забрали. Не у каждого сейчас интерес к своей родове. Но я так понимаю – если желательно смысл жизни полностью ощутить, не вверх глазей, где еще ничего толком не случилось, а вглубь, в нее матушку, где корешки наши.
И он несколько раз показал смятой фуражкой вниз, на мягкую пыль деревенской улицы.
Медленная панорама по горнице простого деревенского дома. Панорама прекращается на простенке между окнами, заставленными горшками с бурно цветущей геранью. Камера медленно наезжает на большую под стеклом раму со множеством фотографий, по которым при внимательном рассмотрении можно проследить жизнь трех, а то и четырех поколений родовы нынешних обитателей дома. В горнице пока никого. Но стол явно накрыт для гостей: в центре стоит большое блюдо с пирогами, аккуратно расставлены чашки и тарелки, бутылки с «красненьким» приткнулись к миске с огромными «сибирскими» помидорами. Рядом еще большая по размеру миска с молодой, отварной, еще дымящейся картошкой, щедро посыпанной укропом и зеленым луком.
За кадром звучит мой голос:
– Честно говоря, будь я на его месте, никогда не поехал бы в эту неведомую глубинку, откуда его деда направили в самое пекло войны, с которой тот уже не вернулся. И минуло с той поры уже более шестидесяти годков. Остальную, более или менее близкую родову, еще до того раскидало по ссылкам, стройкам, лагерям, городам и весям. И хотя в деревне Журавлевка еще многие готовы считаться запутанными родственными связями или, на худой конец, знакомствами и привязанностями, но деда нашего исчезнувшего героя здесь уже никто толком не помнит, и вряд ли Андрею сообщили о нем что-нибудь вразумительное. Тем не менее он прожил в этом доме почти два месяца. Спал в летнике, бродил по окрестной степи и колкам, подолгу сидел с удочкой у реки. Пытался помочь по хозяйству. Мужиков в доме не было, но тем не менее эти его попытки с негодованием отвергались. И, что самое интересное, в этом доме его безоговорочно считали
