нет. И уже через четверть часа, когда мы спустились в сквер и прошли по аллее еще немного вперед, я остановился перед одной из скамеек и стал разбирать содержимое рюкзака. Здесь всё было по-прежнему. Тенистая, безлюдная аллея. Действительно ни души. Для центра Парижа это было даже странно.
Расстелив на скамье скатерть, я извлек коробки с порционными сандвичами, готовый картофельный салат, бутылку бордо, виноград, тряпичные салфетки, пластмассовую посуду. Элен с живостью мне помогала. Пока я откупоривал вино и разливал бордо по пластмассовым стаканчикам, я объяснял ей что-то про вид, открывавшийся по сторонам, и вдруг понимал, что правильно сделал, что позвал ее сюда. Окажись мы в ресторане, ей было бы со мной неловко или скучно.
Она же стала рассказывать о своей поездке. Поселилась она в семнадцатом округе, на рю Нолле. Квартиру ей раздобыли всё те же родственники. Скромное, почти без мебели жилье принадлежало их знакомым, которые намеревались то ли продавать квартиру, то ли ремонтировать. С утра до вечера она бродила по Парижу. Париж казался ей «каким-то вечным», ничто и никогда не могло изменить этот город.
Не забывая про свою порцию салата с картошкой, я расспрашивал о Москве, не переставал подливать себе вина. Она же вино лишь пригубливала. Из всего мною принесенного она ела только вегетарианский сандвич с непонятной начинкой.
На ее салфетку вдруг упала алая капля. Запрокинув голову, она долго не могла нащупать в своей сумке бумажный клинекс. Мой носовой платок – обычный, тканевый – оказался кстати. Ей пришлось прилечь на скамью. Мне же пришлось смачивать минеральной водой столовую салфетку, а потом сдвигать весь наш обед в сторону, чтобы она могла разместиться поудобнее. Я попытался накрыть ей лоб охлажденной в воде салфеткой, хотя и боялся навредить прыщикам. Всё происходящее было и странно, и неожиданно.
Она покорно подставляла мне лоб, лицо, прикрывала клинексом ноздри и молча смотрела в небо. Ее тихие глаза стали совсем светлыми и немного беспомощными, не то виноватыми. Но ярко-алые пятнышки по-прежнему просачивались через клинекс. Кровь не останавливалась. Элен еще и нелепо извинялась, уверяла меня, что так с ней иногда бывает, ни с того ни с сего. В этом, мол, нет ничего страшного.
Возле нас приостановились две пожилые женщины, завидевшие кровь на моем белом носовом платке. Они предлагали помощь. Я стал заверять, что всё хорошо, что мы справимся сами. Элен помогла мне их уговорить идти своей дорогой.
Стараясь ее чем-нибудь отвлечь, я поинтересовался, когда она собирается назад в Москву. Она ответила, что решила продлить поездку.
– Виза какая у вас?
– Я приехала с группой монахинь. Из Свято-Елисаветинского монастыря. Это в Минске.
– С монахинями? Из Минска?
– Вы так удивлены.
– В каком же качестве… с монахинями?
– Сама не знаю… Я там иногда… Ну что-то вроде послушницы.
– При монастыре? – еще больше недоумевал я. – Серьезно?
– Ну, как бы да. Есть такой статус… ни
