словно сцена в третьесортном театре».
Второй акт спектакля состоял в том, чтобы меня одеть и обуть. Поиски длились полчаса, зато я вышел из больницы одетый по моде ходоков с картины «Ленин и ходоки». Только старого и замызганного тулупа у меня не было, а все остальное было. Грива нечесаных волос, бородка, синяя полинялая рубаха, серые непонятные штаны с латками и дырками, подвязанные веревкой, а на ногах – онучи и лапти. Стоило врачу услышать, что я беглый убийца, как в его глазах проскочил ужас, но, к его чести, он проявил акт великодушия и не стал забирать нижнее белье, которое мне выдала больница.
В таком виде, под охраной двоих милиционеров с направленными на меня наганами, меня повели в отделение милиции. Я плелся с унылым видом, время от времени крестясь и читая молитвы. Народ, завидев нас, останавливался и начинал глазеть, высказывая в отношении меня самые разные предположения.
– Небось, шпиена поймали, – сначала высказал догадку кто-то из любопытных жителей.
– Какой это шпиен, это белая контра!
– Какая контра, дурья башка?! Ты глянь на него! В рвань одет, лицо голодное, а ноги сами заплетаются. Видать, в лесу поймали, а теперь допрашивать ведут.
– Чего его допрашивать, ежели он из леса?
– Так может, он бандит? – высказал предположение еще кто-то.
– Дурья башка! Да старовер он! В больничке лежал! – возмутился какой-то мужчина. – Я сродственника там навещал, он мне его и показал.
– Эй, Трофилов, это кто?! Старовер или бандит?! – выкрикнул еще кто-то из местных жителей.
– Тебе знать не положено! – ответил как отрезал милиционер.
Спустя десять минут меня затолкали в камеру. Эти помещения остались властям по наследству от царского режима; как мне потом сказали, здесь в те времена был полицейский участок. Меня втолкнули в крайнюю камеру, где уже сидел молодой долговязый парень, который с напряженным интересом стал меня разглядывать. Не обращая на него внимания, кинул взгляд по сторонам. Два топчана да ведро с крышкой, которое изображало отхожее место – вот и вся меблировка этого места. Стоило двери закрыться за мной, как меня сразу облепила душная сырость с запахом дерьма и вонючих портянок. Я присел на свободный топчан.
– Ты кто? – спросил меня сиделец.
Очень хотелось ответить ему: «Конь в пальто», но вместо этого сказал:
– Человек божий. Зовут меня Иваном.
– Это ты из раскольников?
– Старовер я. Ушел из скита. Решил мир увидеть, – привычно соврал я.
– Из Дубининского, что ли?
Отвечать не стал, а вместо этого тихо забормотал молитву. Верзила хмыкнул, какое-то время молчал, разглядывая меня, потом спросил:
– А чего одет как пугало?
– Долго шел, вот одежа и истрепалась, а та, что на мне, добрыми людьми дадена.
– Ихняя доброта через дырки в твоих штанах видна. – И парень заржал.
Я
