ножке, дрыгая второй, при этом она улыбалась и умильно или даже как-то кокетливо поблёскивала на доктора своими чёрненькими глазками.
– Красотка-шимпанзе, – добродушно пробормотал доктор, ухмыльнулся и опять занялся своими муравьями.
Но тут он услышал крики: к девочке бежала, придерживая корзину на голове, и что-то кричала ей женщина, и доктор с интересом узнал в женщине Олибу, красивую главную жену вождя. Подскочив к девочке, Олиба стала тянуть её от столба. Девочка, не спуская глаз с доктора, залилась отчаянным плачем, ещё сильнее облепив столб всем своим телом. Доктор стоял растерянно, комкая в руках свою шляпу, неловко улыбаясь и не зная, что ему делать.
Тут на крики женщины и плач ребёнка из лагеря быстрым шагом пришёл капитан. Узнав жену вождя, капитан снял шляпу и низко ей поклонился, а когда выпрямился, то встретился взглядом с глазами прекрасной Олибы – та, отпустив руку дочери и сделав несколько несмелых шажков к капитану, стояла молча и неотрывно смотрела на него. Забытая корзина покоилась на её голове, впрочем, совсем ей не мешая. Между капитаном и женщиной тёк муравьиный поток, но его никто не замечал, даже доктор на муравьёв больше не смотрел, потому что он, оторопело улыбаясь, переводил взгляд с капитана на женщину.
А капитана от взгляда Олибы вдруг обдало жаром, обдало всего, с ног до головы. По спине его потёк пот, и тут же в голове откуда-то взялись явно не его мысли. Мысли были чужие, он их чувствовал с пронзительным ужасом, он ясно чувствовал, как они тяжело проворачиваются в его голове, смешиваясь и захлёстывая друг друга, а самое жуткое было то, что эти мысли были женские…
Капитан думал, что встать ему завтра надо до петухов… Ещё он думал о корнях маниоки, сваленных вчера за хижиной, он представлял, как он режет эти, пока ещё, ядовитые корни, сваливает их в ступу и бьёт, и бьёт их пестом, и по всей деревне, возле каждой хижины, раздаётся такой же деревянный стук, а пест у него слишком тяжёлый и сделан не по росту, и ему трудно его поднимать, а потом тяжело носить воду из реки, несколько суток вымачивать яд из корней, потом сушить их на солнце, а высушенные корни растирать в муку между двух больших гладких камней, сидя в тени дерева рядом с остальными женщинами…
Это было жутко. Капитан обомлел, сердце у него замерло и остановилось, будто бы он во сне падал со скалы.
Подошёл Платон и встал рядом с капитаном. Олиба словно очнулась, отпрянула, потом глянула вниз под ноги, увидела муравьёв, вскрикнула и, ухватив дочь за плечо, потащила её в деревню. Она бежала, не оглядываясь, и волокла за собой упиравшегося ребёнка. Мужчины смотрели ей в след, капитан растерянно улыбался.
– Ни… Че… Го… Не понимаю! – вдруг отчеканил доктор потрясённо.
Капитан отрешённо покосился на доктора голубым глазом.
– Ничего не понимаю я в этих муравьях! – повторил доктор, он повернулся и запустил
