им строить жизнь, работать.
– А тебе жизнь строить не нужно? Ты же кандидат наук, училась столько, горбатилась! Подумай, через семь лет, а может, и раньше, у нас будет социализм, изобилие, каждая семья получит по квартире, мы достигнем небывалого уровня прогресса и по выпуску товаров на душу населения оставим далеко позади капиталистические страны. Об этом наши родители и не мечтали. Нам нужны молодые, образованные строители коммунизма, ученые и педагоги, как ты. А ты ставишь на себе крест и подаешься в колхоз.
Директриса была из тех, кто действительно верил в свои слова. Для нее это не была лишь идеологическая пропаганда или что-то в этом роде – хотя, конечно, мало кому в голову такое могло тогда прийти. Напротив, она была предельно серьезна. И ее серьезность в тот момент в полной мере передавалась Лене.
– Меня, Валентина Сергеевна, жизнь и так вполне устраивает. Был пожар, всё сгорело, всё с нуля начала, всё получается помаленьку. Чего еще желать? Да, кандидат наук, но у меня такое чувство, что всё это осталось тут. Там, в поселке, совсем другое нужно.
Валентина Сергеевна поднялась с кресла и, держа руки за спиной, принялась расхаживать по кабинету. Лене стало немного не по себе.
– На тебя возлагали столько надежд, у тебя всё получалось, такие перспективы карьеры, и по партийной линии можно было выдвинуться. Но ты решила по-другому… – Валентина Сергеевна замерла на месте. – А ведь о тебе дети спрашивали, мы волновались, даже по адресу твоему ходили.
– Знаю, но, понимаете, у меня ребенок, куда я с ним? По знакомым скитаться нет сил. А дом, какой бы он ни был, это лучше, чем…
– Комнату в общежитии бы выхлопотали!
– Да не нужна мне комната, Валентина Сергеевна, не нужна! Мы только с Кириллом выбрались из такой комнаты в деревяшке с гнилыми стенами, он там простужался постоянно, про не самых приятных соседей я уже не говорю! Пусть деревня, но у ребенка есть дом. И мама, которая не бегает по двум работам и не отводит его в садик первым и не забирает последним.
Валентина Сергеевна замолчала. Под сводами кабинета отдавались голоса рабочих, о чем-то очень эмоционально споривших, да вездесущий уличный шум. Лена не слышала и не видела ничего: все ее мысли были с Кириллом. Она перебирала варианты того, что бы случилось, не переберись они в деревню. Скитания, стыдливые взгляды, упреки в детском саду за некупленный пластилин, цветной картон, краски или не сданные тридцать копеек на покупку туалетной бумаги. Просто потому, что их не на что было купить, как и взять лишние тридцать копеек, если браться за ремонт квартиры, покупку мебели и остального. Издевательства детей над неряшливой, застиранной одеждой. Просьбы о покупке игрушек, которые Лена при всем желании не может выполнить. Что может быть больнее для матери, чем невозможность обеспечить ребенка самым-самым необходимым? Не излишествами, которыми балуют своих отпрысков родители-начальники или партийные работники, – впрочем, детей последних в детском саду, куда ходил Кирилл, не было, для них был отдельный, специальный детский сад.
– А
