чужие дрязги за чаркой браги этой ночью!
– Гляди-ка, люд лесной! – трезвонил Владимирко. – Оба распутали, да только двум правдам быть не можно. Коли свет-огонь не рассудил, пойдём тьму подводную слушать.
Нести уголь в руках было действом зрелищным. Но не настолько страшным, как иди в буй-реку. Многие боятся смерти именно из-за боли. Страх боли и страх смерти в человеке сильны почти одинаково. Но всё же —
почти.
Уж-река в этом месте была особенно норовиста. Потому и ладьи не ходили, и мост перебросили. Отмельные островки, чуть покрытые водой, резко обрывались в ямы, а само русло сужалось. Вода будто задыхалась торопливо. В толщах её течение было так стремительно, что здесь никогда не ставили сети, и не было ни рыбы, ни тины. Упавшая с тополей ветка неслась быстрее любого коня. Иногда взгляду представали кольца жутких водоворотов. Но даже их сносило, и потому казалось, что река спокойна. Только коряга – корень свёрнутого сто лет назад дуба – торчала мерным знаком по центру реки. Вокруг коряги скопился островок из глины и камней.
Малко знал эту стремнину, а Свенельд видел только лосную пелену воды. Её жилы то разбухали, то морщились, дробя зелень тополей в зеркале. Лживо спокойная зыбь.
– Кто дальше в реку зайдёт, тому Ящер не страшен! – вещал Владимирко. – Владыка вод в каждой капле живёт. Будь она росой, кровью или струёй хмельной – одинако всё пронзает владыки взгляд.
А Малко искал взгляда Хельги, но она теперь не смотрела на него. Ей было интересно, почему боль так мало значит, а смерть значит всё? Сегодня утром у неё начались крови, и белый плат, которым укрыли её голову и плечи, расшитый коловратами, казался ей гнусной шуткой. И взгляд Малко во время приступа женской боли только злил её. Всё равно он испытывал боль реже, чем она. И от этого ему не будет оправдания теперь, если он не выдержит второй бой. Подумаешь – одолеть боль! Ты иди одолей страх!
А тем временем Свенельд разделся донага и ступил в воду. Сначала ил успокоил его – где он, там тишь. Но зыбь дна быстро уступила чистому песку, и твёрдая глина насторожила. Он зашёл по живот и вдруг пошатнулся – течение ударило по голеням. Тут же отступило. Вослед неслась задорная ругань древлян:
– Смотри карасям икру не попорть! Они в дерьме не плодятся.
Собака лает, конь идёт. Свенельд зашёл по грудь, и уже было ясно, что каждый шаг даётся боем. Коряга в центре реки, на которую шёл Свенельд, почти не приблизилась. Он понял, что надо плыть. И отпустил дно.
Его тут же понесло вбок, как щепку. Коряга начала уноситься в другую сторону. Свенельд всё гуще забирал руками. Боль в ладони унялась от работы.
Он вспомнил отца – как тот учил его плавать зимой. Сам прыгал со льдины на льдину в шведском море, хохотал. А шестилетний Свенельд срывался со льда в воду, хлебал солёное крошево, но упорно выбирался на следующую льдину, с которой уже успел спрыгнуть
