style="font-size:15px;"> Асмунд оскалился от боли – слишком длинная речь.
– Но я ещё не видела Киева, – возразила Хельга шёпотом.
Она не ждала от Киева многого. Северная кровь её льнула к образу славного конунга – тот куда выше народа, которым он правит. Ингвар теперь был единственной её надеждой. Если все в Киеве такие же, как на этом погосте, если варяги – единственный луч света в славянском лесу, то конунг… или, как его на славянский манер, «князь» – вот солнце этого мира.
Но чернь – неужели именно зыбкая пропасть мутного люда полнит море, среди которого Ингвар – остров света? А ведь именно муж защитит её от этих похабных речей, от сосущей глаз пустоты. Тьма чёрных озёр колет дырами её дикий мир. Дикий для неё самой, невнятный, острый – она лишь недавно поняла, что такое лунный месяц и та боль в подбрюшье, которая возникает из-за нелада с луной. Луна прячется каждые двадцать восемь дней, а её боль тоже возникает каждые двадцать восемь… но пока не совпадала с новолунием. Отчего так? Отчего женщина идёт в разлад с небом? Отчего земля рождает так скоро и много, а женщина – так больно и мало? Коли славяне называют Мать-сыра-земля рода душу, так почему навь мёртвая, земля смердящая куда ближе в миг рождения, чем светозарная луна, чем душа живая? Вот и Малко говорит так.
А где ж этот Малко теперь? Что бросил ей на прощание – не отцову крепь, но муть ночи. Да ведь она сама тьму шлёт, как бабы говорят, да как оно действительно. Муж-то, обычай, светом дарит… Но вот как бы свет этот стяжать?
Такие были мысли Хельги на переправе, и впервые в жизни не она сама правила лодкой.
***
Солнце не достигло ещё зенита, когда на реку опустилась другая лодка. Не с погоста, а чуть в стороне. Те, кто плыл в ней, не хотели быть замечены. Их и не пустили бы через погост, не дали бы лодки, и, скорее всего, побили бы – утро было тяжёлым, а Угарко – злым. И потому двое юных варягов срубили дерево, связали добротный плот и пошли вдоль противоположного берега Ужа прямо в Припять, не привлекая внимания. Мало ли ходит рыбаков вдоль камышей?
Но рыбацких снастей они не имели. Зато за поясами были топоры, а в колчанах – стрелы. Одной такой они чуть не отправили Асмунда в Вальхаллу.
Теперь молодые охотники правили по широкой воде. Ладьи Свенельда шли под парусом и были уже далеко. Плот сильно отставал, но двое юнцов знали, у каких берегов кончится их путь. Прямо на Киев.
Одному из них едва было семнадцать, другому – и того меньше. Щёки в первом пуху, ясные глаза, лица измождены от долгого пути и ночей под открытым небом. Крапива, улитки и карась – в пищу.
– Ульвар, гляди! – окликнул младший старшего. – Драккар под парусом Киева… Солнце.
Действительно, на парусе большой ладьи было красное солнце. Однако это был не драккар, какие строили в Скандинавии, а славянское судно. Вскоре оно поравнялось с плотом.
Ульвар вскочил, замахал руками и крикнул по-славянски:
– Э-ге-ге!
