в сильные дожди река Великая разливалась выше свай, по полу плавала ряска. Тогда отец затаскивал в дом лодки, и вся семья спала в них. И этот корабль в корабле вселял такую надёжность мира, что душа девочки сама превращалась в лодку. Бывало, Хельга лежала на дне, слушая шелест дождя, храп отца, и представляла себя – снаружи она была маленькой лодейкой-однодревкой, а внутри – большой плот. Как это – одна лодка внутри другой? Она не могла бы описать, но чувство корабля в корабле рассыпало мурашки по телу. А вокруг был ещё один корабль – дом. Славяне украшали дома конской головой, точно изба – это несущийся через житейское поле конь. А для варягов это было судно в реке времени. На нём плывёт бессмертный род.
Но иногда мысли были слишком уж смелыми – и Хельга представляла всю землю от горизонта до горизонта плывущим в звёздной пучине драккаром. И дальше уже захватывало дыхание – всё это небо, и звёзды, и земля – тоже исполинский корабль… А где он плывёт, и что увидишь за его бортом? Спину отца, когда тот идёт в утренних лучах готовить снасти.
Теперь был его образ, невольный всхлип, и неумение унять рыдания даже во сне.
– Э, какая славутная! – на Хельгу глядели ошалелые косматые рожи.
Её отряд выезжал на открытый берег – место слияния Ужа и Припяти. Отсюда на однодревках входили в Днепр Славутич, и до Киева был день.
– Держи, Ряшко, уд в портах! – кричал другой голос. – Таку девку только боярину портить дадут, а тебе – щучью мать.
Ряшко, ломоносый лысый толстяк со шматками похлёбки в бороде, сплюнул струёй. Выбитые зубы позволяли.
– А, никак, это наши едут, – сказал он, смекая. Стяг с жёлтым солнцем на древке, привязанном к телеге, и богатая одежда говорили о знатных путниках из Киева.
Он тут же бросил ковш обратно в кадку. Может, не заметят высокие господа… Хотя шаткая походка его и красные от многодневного пьянства глаза, выдавали всё.
Хельга с отвращением оглядела небольшой погост5. Котлы с гнилым мясом в золе потухших кострищ, мухи роятся над распластанной шкурой лося. Там и тут валяются, ни живы, ни мертвы, упившиеся брагой воины. На лице одного – несмытые брызги крови. Исподлобья глядят, сидя на заморских сундуках, оперлись о копья – явно разграбили арабский или ромейский корабль. Где-то из-за рощи слышен надрывный женский плач и смех мужиков.
– Воевода, никак? – хмуро заметил одноглазый полянин.
– Он и есть. Сундучок-то свой лучше спрячь пока, Угарко.
Одноглазый Угарко, старший на погосте, деланно улыбнулся углом рта.
– Здравы будьте, огнищане!
Свенельд наддал и въехал на коне в центр погоста. Вокруг него была пустота. Застава рассосалась по кустам и щелям.
– И это люди Игоря? – крикнул Свенельд. – В дерьме хмельном, да разбое!
Угарко всё так же
Погост – изначально, малое хозяйство князя вне города, служащее для сбора дани и снабжения дружины в походах.
