заехать в селение, где живет мать осужденного, и передать ей образок, и «лед сломан». Последний раз, а может быть и впервые в жизни, Хосе открывает свою душу и рассказывает о себе, о своем стремлении к честной порядочной жизни, о своей искренней чистой любви, приведшей его к гибели.
Какие огромные возможности открываются для актерского творчества в этом жанре!
И чем больше я рисую в своем воображении спектакль за спектаклем, тем все яснее становится роль партнера. Больше того, я уже не могу представить возможности добиться без партнера абсолютной правды рассказа.
Я начинаю внимательно следить за тем, как себя ведут рассказчики в жизни, и какую роль в жизненном рассказе играют слушающие рассказы люди.
И тут я замечаю, что обычный жизненный рассказ, непроизвольно возникающий в беседах, ничем специально не подготовленный, не отработанный исполнительской техникой, оказывается иногда в приемах художественной выразительности намного богаче художественных приемов чтецов.
При этом каждый выразительный прием чтецкого искусства вызывает бурю различных споров. И эти споры возникают в силу неубедительности многих из этих приемов. В жизненном рассказе приемы во много раз разнообразнее, но ни у кого не возникает сомнений в возможности применения этих приемов. Почему же чтецы не пользуются всеми этими приемами жизненного рассказа? Да потому что они возникают в процессе прямого взаимного общения, собеседования со слушающими рассказчиков людьми. Потому что все эти приемы направлены на конкретного человека, связаны с его поведением и восприятием рассказа. Роль слушающего собеседника в жизненном рассказе ничуть не меньше, чем самого рассказчика.
Разнообразие применяемых в жизни приемов рассказа зависит не только от самого содержания рассказываемого, но и от условий, от среды рассказа. В жизни ни один человек даже об одном и том же не рассказывает одинаково. Каждый рассказчик в зависимости от условий рассказа, от того, кому ведется рассказ, от того, чем в это время занят и рассказчик, и слушающий его человек, и от того, как его слушают, прибегает к самым разным приемам выразительности. По-разному начинаются и по-разному завершаются рассказы.
Мне всегда очень нравилось, как начинает свои рассказы Журавлев, особенно, когда тексту рассказа предшествует эпиграф, как например, в «Пиковой даме» Пушкина. Сколько артистического обаяния в этом торжественном, чуть-чуть удивленном, глубоко сосредоточенном и предельно четком начале.
Но сравнивая это начало с жизненным началом рассказа, я вдруг стал замечать, что это очень красивый, мастерски найденный и до предела отточенный, но все же чисто формальный прием, рассчитанный на то, чтобы сразу же привлечь внимание зрителей. И формальность этого, как и всех других приемов, в сольном исполнении совершенно неизбежна, когда чтец находится на сцене один, у него нет никакой возможности достигнуть жизненной
