и пропуская через каменные жернова. Жанна отодвинулась спиной к стене и, развязав узел сиреневого платка, висевшего на шее, протёрла лицо.
– Ты такой милый, Шапочкин, – снова улыбнулась она. – Но пойми, Ромуальд, я берегу себя для любимого человека. И sеxом заниматься вообще не готова, причём в этом ужасном туннеле и к тому же с тобой… Ты меня понимаешь? Понимаешь меня?
Она сказала это так откровенно и просто, как будто бы речь шла о какой-то не подошедшей ей по размеру шапочке. В её голосе слышалась не обида и даже не испуг, а какая-то жалость.
Это был не просто удар. Эта была Хиросима, взрывной волной уничтожившая всё живое, что только ещё теплилось в душе Ромуальда. Шапочкин почувствовал, что его ноги превращаются в плавленый сырок, неделю пролежавший на солнце. Во рту не то что пересохло – там как будто бы образовалась целая пустыня Гоби со всеми своими колючками, верблюдами и миражами.
Шапочкин поставил к стене лопату, отряхнул колени и выбрался из туннеля в яму, из неё – в квадрат, а уже из него вылез на бровку и медленно пошаркал вдоль склона в направлении лагеря.
Вечернее солнце закатывалось за горизонт, оставляя вдалеке у моря узкую полоску красно-бордового цвета. Волны, ударяясь о берег, монотонно напевали какую-то бесконечную песню с большим количеством шипящих и безударных гласных. Шапочкин шёл не спеша. Он даже слегка заблудился – ноги привели его в деревню. Пришлось разворачиваться и идти обратно. Он шёл тихо, стараясь ни о чём не думать. Немного кололо в груди. Быстрым движением руки он стал чесать это место прямо через футболку. И расчесал его до того, что под ногтями осталась синяя краска от незатейливого рисунка с футболки. Ему показалось, что в какой-то момент он потерял сознание, и уже не он, а совсем другой человек двигался в его теле. Незаметно Шапочкин добрёл до лагеря.
– Ромуальд, я опять обгорела, ты не мог бы мне натереть спину? – послышался голос Нателлы Шульц.
«Обгорела? – нахохлился Шапочкин. – Какая чушь. Как неприятно слышать эту чушь, когда весь мир рухнул. Просто улетел в какой-то бездонный туннель, словно Алиса с её безумным кроликом. Что, больше некому тебя натереть? Опять обгорела… Всё, всё! Завтра же собираю манатки и уматываю, не дожидаясь этих последних дней!». Ромуальд почувствовал, что к нему вновь возвращается сознание и он уже может о чём-то думать. «Ну куда, куда я за ней плетусь? Ноги ведь не идут!..».
– Давай к тебе, у меня девчонки ужинают, – продолжала Нателла.
«Ко мне? – скукожился Ромуальд. – Ещё чего не хватало. Ой, ну как же хочется упасть в мешок и отключиться, забыть, забыть об этом ужасе. Скорей бы уже отстала».
– Ну, пошли, пошли ко мне, – промямлил он.
Шульц первая неловко залезла в палатку. Сразу же уронила рюкзак и ящик с абрикосами, наступила на тюбик с пастой. Ромуальду пришлось пробираться за ней как в туннель, чуть ли не лопатой всё разгребать.
– Возьми мой крем, вот, я его с собой захватила, – прошептала Нателла.
