он дрогнувшими пальцами почти безошибочно нашел ее ладонь и крепко сжал, – я знаю, как тебе тяжело. Возиться со мной, крутиться, пытаясь прокормить меня и Анечку. Оля, я не хочу быть для тебя обузой. Будь честна передо мной. Я знаю, что ты устала. Оставь меня. Уезжайте с Аней. Я тебя пойму. Поверь, я переживу это. Сейчас пока я еще смогу это пережить. Но с каждым днем мне все тяжелее… – он еще сильнее сжал ее ладонь, чувствуя, как задрожали ее пальцы. В следующую секунду она обхватила его шею второй рукой и прижалась мокрой щекой к его обожженной щеке.
– Ты не должен бояться, Гриша, – сдавленно прошептала она. – Мне не нужна другая жизнь, с другим человеком. Поверь мне!
– Гораздо проще поверить в то, что мы у истоков нового мира, – он усмехнулся, отстраняясь от нее, и, притянув ее ладонь к губам, долго молча целовал ее пальцы. – Помнишь, – вдруг насмешливо спросил он, – как я отвергал брак и семью? – она в ответ лишь пожала его пальцы, тоже невольно улыбнувшись. – Ты сейчас ему представила меня своим мужем… Как это странно. Знаешь, я всю жизнь боялся этих цепей, боялся, что не справлюсь с собой, что буду зависеть от тебя, что предам тем самым своих товарищей и свои идеи. Мои товарищи… – он с горечью покачал головой, как будто погрузившись в воспоминания. – Тогда ведь, когда пытался спастись от полиции, я прибежал к ним, думал, помогут, подскажут, как быть. Но им не нужны были проблемы, так что пришлось выбираться самому. Не вышло, – он усмехнулся, тяжело проведя рукой по лицу. – Знаешь, когда я понял, что все это вздор?
– Когда? – тихо отозвалась Ольга, чувствуя, как сердце почему-то гулко и быстро застучало в груди: он ведь никогда не говорил о своих чувствах.
Гриша подался вперед, упершись локтями в стол и уронив в ладони усталую голову.
– Я бился в огне, пытаясь отползти подальше от броневика, чувствовал, как кожа моя горит, словно бумага, мне казалось, что мясо кусками отваливается от костей, а воздух наполнился запахом паленого мяса и волос. Тогда я подумал: вот сейчас обуглюсь, как головешка, издохну, и тело мое даже некуда будет отправить. Да, на краю смерти я думал вовсе не о новом мире, а о том, что за свою жизнь не нажил ни жены, ни детей… а ведь у меня была ты… – он обратил к ней свое лицо и еще тише произнес: – Но я сам все испортил… И я вдруг испугался, что никому даже в голову не придет уведомить тебя о моей смерти. Да и захочешь ли ты знать об этом? Я представил, что закопают меня какие-то чужие люди. И сгину я, как был, безродный, никому не нужный, словно и не было никогда Гришки Бочкарева. Такая дрянная тоска накатила! Так паршиво стало на душе при мысли, а вдруг это, правда, конец? Вдруг после смерти действительно ничего нет? Ты не представляешь, как пусто и страшно сделалось внутри. Как так? Совсем ничего?.. И так захотелось, чтобы Он все-таки был. Не может не быть, думал я! Не может быть, чтобы все мои мысли, идеи, чувства просто исчезли. Пусть лучше меня будет ждать Суд, пусть Он припомнит мне все мои грехи, но это будет не конец, не кромешная тьма могильной
