казалось бы, вот-вот деревянные колеса не справятся и понесут вниз, под откос, разлетаясь вдребезги и вываливая из повозки все, что в ней лежало, он с трудом приподнимал перевязанную голову, словно пытаясь хотя бы взглядом вцепиться в деревянные борты. И когда унылый бело-сизый ноябрьский пейзаж снова принимался двигаться медленно и, слегка подрагивая, а круглый серый круп старого тщедушного осла, напрягаясь, из последних сил подавался вперед, ронял голову и, почти не моргая, смотрел в колыхавшуюся от сильного ветра парусину над собой.
Этот путь был долог и мучителен. За спиной оставались жалкие остатки некогда доблестной 1-ой Кавказской армии, еще несколько лет назад наводившей ужас на турков, яростно бившей их за царя и Россию под Эрзерумом и Саракамышем. Теперь это была армия жалких бродяг, ходячих покойников с выпадавшими зубами и кровоточащими деснами, пораженными цингой, голодных и измученных изнурительной войной. Серьезных боев не было уже несколько месяцев. Обе армии – русская и турецкая – несли колоссальные потери от бушевавшего в солдатских землянках тифа и цинги, от сводящего с ума голода, от которого то чудились какие-то запахи, то возникали потасовки между озлобленными людьми. Отдельные части еще продолжали стоять на своих позициях, но редели на глазах. Какие-то должны были помочь британцам в Персии. Но большая часть 1-ой Кавказской армии уходила на север. Солдаты и офицеры, измученные войной, покидали ряды и уходили прочь, в надежде добраться домой, разбредаясь с оружием и прихваченными патронами. И только одному Богу было известно, во что могла вылиться вся эта бездна не учтенного оружия на дорогах неспокойного Кавказа.
Где-то далеко, в Петрограде, давно рухнула монархия, не стало царя. Жалкие попытки нового Временного правительства начать наступление в Европе и на Кавказе, потерпели неудачу. Тревожные слухи доходили о том, что и Временное правительство не удержалось, сметенное новой, тревожной силой большевиков. Еще при Временном правительстве в армии начал царить хаос, а с приходом к власти большевиков, с самого начала выступавших за немедленное прекращение войны и поражение собственного правительства, остановить развал военных частей было уже невозможно. Он с ужасом вспоминал, как солдаты один за другим отказывались нести службу. Слышал, что в 19-м Туркестанском стрелковом полку солдаты начали брататься с турками, складывая оружие. А из его 13-го Кавказского стрелкового полка почти триста солдат бросили товарищей, оставили свои позиции и с оружием в руках самовольно ушли в тыл. Русская армия редела и умирала на глазах таких как он, офицеров. Что он мог сделать? У самого руки тряслись от холода и усталости, от грязи и ран нарывало и чесалось все тело. Простреленная рука никак не могла зажить и страшно ныла, особенно теперь, когда наступили холода. Здесь, в Елисаветпольской губернии, зимы стояли снежные и холодные, особенно в горах. От холода зуб на зуб не попадал, а обессиленное израненное тело с трудом могло найти в себе силы, чтобы
