Ее голос то и дело возникал в разгоряченной голове, сам собой, из ниоткуда, рождая невиданную бурю чувств. Как же он соскучился! Кажется, если возникнет хоть какая-то непредвиденная остановка в пути, он просто сойдет с ума! Пытаясь взять себя в руки, обхватывал себя за плечи и вглядывался в черную ночь за окном. Нет, только не в коридор. Не хотелось ни с кем встречаться и говорить. А там постоянно кто-то бродил, и слышались голоса. Под мерный стук колес хотелось помолчать и подумать.
А дум было много. Даже слишком. Вспоминал, как после бойни в Елисаветполе он явился в гарнизон, шатаясь, с окровавленными руками и перепачканном в крови мундире, потому что всю ночь помогал Аслану рыть могилу, чтобы похоронить убитую жену. Везти по городу не рискнули, решили закопать на заднем дворе. Все равно, сказал, Аслан, больше ему здесь не зачем было оставаться. Оказавшись в гарнизоне, где полы и стены были заляпаны кровью, где стоял удушливый запах мертвечины и пороха, его стошнило прямо в коридоре. Он практически взбежал в свою комнату и заперся изнутри, отмывая ледяной водой из латунного таза руки и лицо с запекшейся кровью. Мелкая противная дрожь пробирала его насквозь. Мозг болезненно прокручивал все, что произошло, не в состоянии дать объяснений. Уснуть он так и не смог. Перед глазами стояли размозженные головы солдат-армян, изнасилованные женщины, что встречались ему на пути, перебитые младенцы, исколотая штыками беременная Лейла. Почему эта бойня повергла его в такой ужас? Разве он не видел подобных зверств, отбивая Саракамыш? Но то была война. И атаковали они неприятеля, турков. А здесь… Кажется, от этого можно было сойти с ума. Шоркал и шоркал ледяными трясущимися пальцами кожу на руках, желая смыть сгустки чьей-то крови с собственной кожи.
Наутро воспаленный мозг погнал его прочь из комнаты, едва только часы показали семь утра. Пытаясь на ходу оттереть оставшиеся пятна крови на мундире, он быстро пересек здание и остановился возле кабинета начальника гарнизона Гусаковского. Его обуревали вопросы, которые не давали покоя. Однако генерала не было на месте. Адъютант доложил, что он будет позднее. Голова его горела, когда он выскочил наружу, на улицу, пытаясь прийти в себя. Зачерпнув охапку выпавшего за ночь снега, судорожно протирал им лицо. Тут же мимо сновали интенданты, складывая во дворе трупы после ночной бойни. А когда приехал генерал, Мурат не смог совладать с собой.
Сейчас было отчаянно стыдно за свою несдержанность. Но тогда он бросился за ним, едва начальник гарнизона прошел через ворота. «Разрешите обратиться?» «Ну-с?» «Зачем вы допустили это?»
Вот так, без обиняков, начал с обвинений, забыв про офицерскую субординацию, воспаленными глазами глядя на генерала. Тот остановился, резко развернулся на месте в своих черных генеральских сапогах и недовольно бросил:
– О чем вы, офицер?
– Я о вчерашней бойне. Зачем вы допустили разоружение спящих
