она оказалась по другую сторону баррикад, осознав весь фарс сложившейся системы. Даже после свержения монархии бесчинства дельцов никуда не исчезли. Новые люди, пришедшие к власти, с одной стороны, вводили принудительную реквизицию излишков, но, с другой, заискивали и подчас вели тайные переговоры с теми же дельцами и спекулянтами. Ольга, в свою очередь, вполне могла воспользоваться связями мужа для того, чтобы обеспечить себе сносное существование. Но отныне сама мысль идти той же дорогой, что и прежде, вызывала в ней отвращение. В конце концов, говорила она себе, человек рожден не для того, чтобы есть, а для того, чтобы жить в гармонии с самим собой. Да и, что греха таить, в Астрахани в избытке водилась рыба, масло, даже установленная в мае 1917-го норма выдачи хлеба по карточкам, была выше, чем в Москве и Петрограде. Поэтому кланяться в ножки знакомым мужа, а уж тем более плакаться на свою судьбу она не собиралась. Маленькая девочка, в жилах которой текла Гришина кровь, стала для нее смыслом к существованию. С ней она не могла быть прежней: заносчивой, капризной, избалованной и слепой. С ней хотелось быть настоящей, человечной, честной, а главное – достойной называться ее матерью.
То, что в ее малышке на половину текла кровь Пурталеса и его дочки, ее не беспокоило. Она не хотела об этом думать ни на секунду. Ведь мать не та, что родила, а та, что вырастила. Бэтси была лишь необходимым сосудом, скорлупой, в которой зародилась жизнь Анечки. На этом ее функция закончилась, к счастью для Ольги. Глядя в ее темные глазки, вдыхая запах ее маленького, такого мягкого и беззащитного тела, она впервые чувствовала, как в ней нуждались, как безусловно ее любили! И все же Ольга с сожалением подмечала, что малышке передалась от Бэтси ее нервозность и истеричность. Анечка была очень пуглива, часто вздрагивала по ночам и просыпалась, а потому, желая ее защитить от всего, Ольга спала с ней в одной постели, окутывая ее мягкими белыми руками, прижимая к своей пышной теплой груди. Под тихое посапывание малышки Ольга засыпала безмятежно и счастливо, радуясь тому, что жизнь ее обрела этот простой и понятный смысл.
++++++
Работу в мастерской она выбрала для себя сознательно. Шить Ольга умела еще с институтских времен. Эта работа была куда менее тяжелой в моральном плане, чем работа в госпитале. Сюда шли те, кто боялся крови, кто падал в обморок при виде отрезанных конечностей, да и те, кто мог долго и упорно работать руками. Ольга могла, как оказалось.
Погруженная в тяжелые мысли, руки ее проворно делали то, чему она научилась еще в Тифлисе. На ее рабочем столе, где в центре блестел верхней частью черный изогнутый корпус швейной машинки с большим стальным маховым колесом и деревянной ручкой, справа лежала стопка отремонтированных армейских гимнастерок, а слева – гора тех, что требовали починки. Точно такие же столы тянулись слева и справа, спереди и сзади, и за всеми сидели женщины,
