лимон перцем?
– С-сыпь, грю!
– М-м! Там р-ром внутри, что ль?!
– Ага!
– У-у!
– Э-эх-х, дер-рет, мать! Фуф!
– Ого-онь!
– Это американцы ш-штуку придумали. У них же там закон…
Евгений хлопал глазами. Минуты ползли.
– Ацетон потом… Его ч-чуть-чуть, для запаху! К-как в коньяк, только еще меньше!
– Хух!
– За Коминтерн!
– За Третий…
– Иэ-эх-х!
– Ф-фу!
– Свиньи!!! – прошипел Евгений, в бешенстве отбросив одеяло.
Потом Могила куда-то выходил, и Евгений, смог, наконец, вздремнуть.
В стену стукнул кулак.
– Женька! Иди сюда! – орал капитан. – Ч-человека из тя сд-делаем!
«Господи…»
Евгению захотелось выть.
Потом он слышал, как окончательно поплывший Могила начал мерзко, без удержу льстить капитану и в какой-то почти дьяческой манере внушал ему, что он на корабле прямой наместник Сталина, наделенный от бога его властью.
– Ваня! Ва-аня! – стенал помполит.
– Да т-ты че! Э-э! Ч-че ты к-ко мне, как баба… П-петрович! Ну-ка, д-давай ё…
Потом кто-то с грохотом упал. Разбилось стекло. Что-то покатилось. Евгений услышал, как некто (вероятно, Могила) почти на четвереньках, опрокинув стул, выполз из каюты и, хватаясь о стену, поплелся, куда глаза глядят.
С этой ночи попойки продолжались регулярно, с наступлением темноты. Ивана Григорича явно увлекали пьяные проповеди помполита.
Евгений отчаянно надеялся, что хоть какой-нибудь корабль, наконец, возьмет его на борт. Иногда на горизонте виднелись дымы. Но радиограммы, с предложением принять американца (если их вообще кто-то отсылал) не встречали согласия.
На «Моржовце» между тем начинало происходить что-то неладное. Евгений чувствовал это. Порой он со страхом думал, что всему виной он сам (хоть он и не просил никого о помощи, даже когда его вынимали из воды).
Он видел капитана, с каждым днем все более неряшливого, оплывшего и самодовольно погруженного себя. Видел матросов, которые не могли этого не замечать. (Что изумляло: пьянствовавший синхронно с капитаном, Могила не менялся ни на йоту).
Однажды дневальный замахнулся на Евгения шваброй за то, что тот задел ногой ведро, и выругал матом.
Потом Евгений узнал, что матросу Коровкину «сделали темную»: подбили оба глаза, вышибли зуб и сломали палец.
Коровкин два дня, хныча, шатался со своим кривым, опухшим пальцем, тщетно ища помощи. Потом палец посинел, и судовой врач Блохин, напоив беднягу водкой, произвел ампутацию.
– Довольны, дубье? – ругал матросов Могила. – Кормили одного дармоеда, теперь двух будете! Хоть он и ни хрена не стоит…
Экипаж корабля, как любой организм начинал разлагаться, вслед за угасшим мозгом.
– Скоро уж дома будем. Куда его-то девать? – услышал
