выпивку, но и свою собственную скудную закуску.
Так случилось и зимой 1971-го. Четверо матросов завалились в подвернувшийся барак, в котором им никогда раньше бывать не доводилось, «бросили на пальцах» номер комнаты и вошли. Вместо двери, которая, по всей видимости, сгнила, вход загораживали высокие, в полтора человеческих роста, этажерки с утрамбованными на них книгами. Салеев обратил внимание, что книги эти всё больше потрёпанные, некоторые без обложек. «Значит, хозяин – любитель чтения, – подумал матрос Слава и раздвинул выцветшую занавеску, натянутую между двумя этажерками. – Тук-тук-тук. Есть кто дома? Не бойтесь, мы матросы. Погреться хочется немного. Впустите?»
Из глубины комнаты вышел лысоватый старик с аристократическими манерами в простой ватной безрукавке поверх толстовки и обрезанных серых армейских валенках.
– Что ж, милости просим, молодые люди! – произнёс хозяин дружелюбно, делая приглашающий жест рукой.
Ребята (конечно, ребята – им всем только по двадцать лет) вошли. Славкиным глазам предстала бедная комната, заставленная такими же библиотечными этажерками, как и те, что стояли на входе. «Ого, да тут несколько тысяч книг!» – поразился Салеев.
Самым примечательным предметом мебели в комнате было пианино «Красный Октябрь», на котором стояла в рамочке большая фотография хозяина в молодости. В углу пылился патефон со сломанной ручкой, две табуретки, кровать с панцирной сеткой, простой круглый стол «мечта советского пролетария»… И всё. На этом интерьер исчерпывался.
– Мы пришли сюда не скандалить, а выпить и засандалить! – привычно пошутил Слава, доставая бутылки с выпивкой.
Стакан у хозяина оказался всего один, поэтому пили по очереди. А закуски величавый, но вполне добродушный старик (ему тогда было ещё только шестьдесят семь) раздобыл у соседей. Матросы слышали, как он просил:
– Душенька-голубушка, не будете ли вы так любезны – ссудить меня какой-нибудь удобоваримой пищей?
Но просил так, что отказать было, пожалуй, что и невозможно.
– Конечно, конечно, Вадим Алексеевич. Сейчас посмотрю. Вестимо, к вам гости нагрянули с причала. Нельзя же морячков ничем не угостить. Понимаю, понимаю. Одалживайтесь, не стесняйтесь.
Слегка подпив, старик рассказал свою историю о том, что когда-то давно, ещё до войны был одним из самых известных теноров в стране. Даже лично Сталину в Кремле пел. Потом из-за своих амбиций пострадал, когда отказался в репертуар здравицы Отцу Всех народов включить и провозглашать оные без устали.
– Вот так с 45-го года здесь и живу, ребята, – говорил хозяин печально. – Сначала в лагере, а потом в этом бараке. А за что в 45-ом на восемь лет был осуждён, так мне и не объяснили[14]. Петь не бросил, но Магадан не Москва, да и годы уже не те. А в столицу возвращаться не разрешают.
– Как это не разрешают? – удивился
В феврале 1945-го года Козин был арестован и осужден на восемь лет лишения свободы (освобожден досрочно в 1950-ом за примерное поведение и хорошую работу). В справке, выданной певцу управлением лагерей, запись в графе «по какой статье осужден» отсутствует.
